– Катюша, – Алтунский как-то понял, что она не умывается, а ревет. Ворвался в ванную. – В жизни разное бывает, иногда очень плохое случается. А потом все налаживается.

– Зачем вы меня купили, – заикаясь и захлебываясь слезами, прошептала Катя. – Я никуда не гожусь.

– Не купил, глупышка. Ты меня купила. Давай-ка под душ. Не жмись, я уже все видел. Все твои прелестные прелести. Катюш, все хорошо. Слышишь?

– Все плохо.

– Так кажется. Плохие мысли. А до хороших мыслей ты просто не дотягиваешься. Из-за боли, рваных колготок и прочей ерунды.

– Елена Викторовна не ерунда.

– Она здесь при чем вообще? – Алтунский закутал Катю в свой махровый халат и привел на кухню. Достал бутылку вина, покачал головой. – Нет, ты на обезболе, вино не стоит. Лучше чай.

– Я билеты как ей передам?

– Катюш, – Алтунский захохотал. – У тебя бочина завтра вся фиолетовая будет, руками, ногами не пошевелишь, а ты – билеты. Мороженое хочешь?

– Хочу, – после слез заболела голова. Весь день был перекрученный и непонятный. Катя не понимала, почему Алтунский хлопочет над ней. Почему не вызвал такси и не отправил домой лечиться?

– С вареньем? Или шоколадом? – на удивленный взгляд Алтунский подмигнул. – Я сладкоежка, да. Олимпиада Федоровна меня балует. Покупает и на работу, и домой.

Неожиданно Алтунский вспомнил, что Елену Викторовну привела как раз его секретарша. Хотя, зачем вспомнил? Ни к месту сейчас, когда Катя как маленькая девочка умильно слизывала мороженое с ложки. А потом переключилась на стаканчик. Алтунский также ел мороженое. Выедал, сколько мог, холодную белую массу, а вафельный стаканчик оставлял напоследок. От нормальной еды Катя отказалась, как птичка наелась мороженкой и чаем. Не дожидаясь новых просьб отправить домой, Алтунский аккуратно зашел со здорового бока и опять взял Катю на руки.

– Не надо, я…

– Ничего не буду слушать. Ложимся спать.

– Спать, да, спать, – Катя не могла и не хотела больше сопротивляться. О ней беспокоились, с ней возились, уйти от искренней заботы ей было трудно. Завтра она подумает обо всем. На свежую голову.

Алтунский устроил Катю на постели и лег рядом. Осторожно прижал к себе и долго слушал тихое дыхание. Легкая интрижка стремительно меняла окраску, превращаясь в нечто непонятное, чему у Алтунского названия не было. Служебный роман? Конечно, он. Но ведь не только. Он влюбился? Как последний придурок? В случайную девчонку, сотрудницу. Да, красавица, но красивые девчонки разве дефицит? В России-то. Каждая первая ослепительная красавица, хоть двадцать лет ей, хоть тридцать, хоть пятьдесят.

Глупо связывать себя обязательствами, едва скинув семейные кандалы. Сто раз это себе сказал Алтунский. И в конце концов, запретил отвлекаться на тему семьи. Мужик захотел и сделал, и нечего разводить рефлексию. Он не гимназистка. Катя не навязывалась ему в любовницы, он сам как коршун на цыпленка кинулся на нее. Домой хотела уехать глупая, чтобы не обременять, типа для секса не годится, и чтобы он деньги на квартиру сэкономил. Почему-то досадно было вспоминать это. Как будто он старый скряга.

А еще досаднее, до зубовного скрежета, было думать, что Катя могла пострадать куда серьезнее, чем ушиб мягких тканей. Мотоциклист как будто специально на нее наехал. Кто-то захотел свести с Катей счеты? Не его ли бывшая жена? На такое она вполне способна. Слегка покалечить, чтобы в больницу не побежала. Припугнуть, чтобы Катя сама от него отказалась. С этим Алтунский разберется. Сам испугает бывшую так, что Аврора в тихую лабораторную мышь превратится. Если бы Катя не лежала сейчас на его руке, Алтунский немедленно бы позвонил и пригрозил. И мотоциклиста надо найти. Несколько дней Катя побудет у него, а потом Алтунский снимет ей квартиру неподалеку, чтобы время на дорогу не тратила.