– Дело заведено давно, – попытался я пошутить, так как не был настроен на откровенные разговоры.
– Да, заведено, но до сих пор тебе не вынесен приговор за то, что я от тебя без ума. Ты можешь мне ответить, почему я тебя так люблю?
– По Фрейду, – взял я ее за руку.
– Глупости.
– Совсем нет, просто встретить умного человека весной большая редкость.
– Ты на что намекаешь?
– Что я тоже без ума от тебя.
– А завтра, а послезавтра? Что мы будем делать завтра?
– Любить.
– Но ведь невозможно любить с такой страстью так долго.
– Скуку я беру на себя, – положил ее руку себе на плечо.
– Знаешь, что мне больше всего в тебе нравится? Что ты мужчина. И не забывай об этом, особенно в сугробах простыней.
– Малыш, ты помнишь, вьюга злилась? – начал я закатывать ее в белую метель постели.
– Русская классика, помню, – отпихивалась от зимы ладошками Лучана.
– И ты неловко так побрилась…
– Ах ты негодный, вот об этом мог бы мне не напоминать, – бросилась на меня Лучана, чтобы я утопил ее в своих объятиях, взвизгнув:
– Дама, что вам от меня нужно?
– Ничего. Мне от вас нужен только ты.
Я подмял ее теплое тельце под себя и вошел туда, где обычно не хватает мужчины, где можно уладить любой конфликт, погасить затянувшуюся гражданскую войну, продолжить род; где жарко и влажно, туда, в темноту любви, где ею кормят, где сносит крышу, где любопытно, где всегда царит смаковница-ночь, и нет никого, кроме нас двоих, где мужчина не задерживается надолго, потому что каждый прием стоит больших искренних чувств, куда без них его просто не пустят больше и придется искать другого убежища для инстинктов.
– Как-то ты резко, – вздрогнула Лучана, не открывая глаз, она всегда закатывала их, словно хотела посмотреть, что же там происходит во внутреннем мире, отчего же так хорошо, где живет оргазм, и почему он приходит сам, почему никогда не приглашает в гости к себе.
– Теперь понимаю: совсем не обязательно быть гением, чтобы возносили. Достаточно просто любимым, – глядел я в потолок через несколько минут, скатившись с любимого холма и переводя дыхание.
Лучана все еще была не со мной, где-то там, в стране благодати, откуда я вернулся чуть раньше.
– Меня всегда удивляла твоя способность молчать.
– Это не способность, это недостаток… слов, даже не слов, а воздуха. Я умираю от счастья, – вздохнула она глубоко, будто хотела набраться воздуха впрок.
– Тебя спасти или оставить в покое?
– Что там такое? – улыбнулся Павел, наблюдая за этим пожаром.
– Постель, – захлопнула книгу Фортуна.
– Ну и что?
– Слишком откровенно, чтобы читать в твоем присутствии.
– Ну, если бы вслух.
– Эта тема личная.
– И что лично ты об этом думаешь?
– О чем?
– О сексе.
– С вами? В смысле с тобой?
– Нет. Вообще.
– Зачем мне думать о нем вообще, если я сплю только с одним человеком. Мне кажется, это очень по-мужски: все время думать о сексе. Для женщины секс априори подразумевает любовь. Иногда я даже завидовала женщинам, которые были способны на секс без любви.
– Почему завидовала?
– Потому что секс всегда был хорошим средством борьбы с одиночеством, но в отличие от любви не эффективен на расстоянии. А ты любознательный.
– Нет, я любвеобильный.
– Тогда мне уже точно пора, – не хотела никуда уходить Фортуна. – Может, проводишь меня до остановки?
– Смотря что ты собираешься там ждать.
– Автобус.
– Я думал, приключений.
– Думаю, на сегодня достаточно.
– Ты же хотела любовных.
– Любовь сама придет, когда захочет.
– Нет, любовь сама не приходит, приходит автобус. Хотя уже поздновато-то для автобуса, – как самая преданная тварь, два раза прокомментировала опасения Павла кукушка. – Можешь остаться у меня, либо я вызову такси.