– Гордость бывает разной, – пояснил Грако. – Кто-то видит ее в детях, кто-то в делах своих, кто-то в положении. Мако, поглощенный завистью к тебе, решил, что его гордость растоптали, наивно перепутал ее с гордыней. Вот гордыня его и погубит, если уже не погубила. Беда людей в том, что они так и не понимают разницы между этими совершенно непохожими друг на друга понятиями. И живут в таком неведении, наивно пологая, что они созвучны не только на слух, но и по смыслу. Мудрые люди отказываются от гордости, дабы не выросла она в гордыню. Поэтому мудрейшие из нас живут в бедности, забывая, что стоят всех денег на земле. Слишком тонка грань. Как от ненависти до любви.

После этих слов они распрощались, и Пато отправился туда, куда и должен был. Оставался на сегодня еще один разговор, самый важный на этом этапе его жизни. Его ждал Тао Ган.

Шаг, еще один, еще и вот Пато снова у Спорной черты. Кто-то аккуратно огородил место недавнего «триумфа» ученика гана, тем самым подчеркивая ту точку, где был повержен до этих пор не знавший поражений в драке Мако. Тонкие еловые жерди перехвачены прочной веревкой. Ее (веревку), как подозревал Пато, умыкнул из дома один из следопытов. Мать этого отчаянного парня будет в недоумении, когда соберется поутру развешивать выстиранную одежду, и не обнаружит ту на привычном месте – растянутую между двух столбов. У кого-то поменяет цвет место, которое находится чуть ниже спины.

Вечерние сумерки не позволили в полной мере насладится игрой, и ребятня оставила расследование на утро.

Перепрыгнув черту вместе с ее новой оградкой, Пато отправился дальше.

Оглянулся.

Не верилось и сейчас в то, что произошло.

Он стал другим. Куда подевался сильный, но неповоротливый подросток? Где тот паренек, который не мог дать ответов на простые вопросы? Наверное, заблудился в лесу, странствуя с Тао Ганом. Добрые духи не пожелали позора мастеру Тао и подменили сгинувшего Пато на более достойного человека. Разумного, мыслящего, быстрого – другого, одним словом. А во избежание путаницы наделили этого нового человека его, Пато, памятью.

Это самое простое и верное объяснение. Других у него не было.

Стемнело окончательно.

Кто-то, живущий на небе и наделенный безграничными силами, ударил божественным молотом по убегающему солнцу, и то в отместку ответило снопом слепящих искр. Поднявшись на запредельную высоту, они не погасли, а прилипли к непроглядной темноте и разгорелись с еще большей силой, раскинувшись в причудливом узоре. Звезды – дети солнца.

Вскоре вслед за ними выползет на небо и их извечная нянька – луна. Холодная, но прекрасная. Настолько красивая, что позволяет смертным смотреть на нее и не обжигать при этом глаза. Чего не скажешь о солнце.

Нянька из нее – никудышная. То вся красуется, то одним глазом присматривает, то другим. Может вообще не явиться. Своенравная и непокорная.

К утру звезды устанут светить, и им на смену придет солнце, поглощая их одну за другой, чтобы к ночи вновь вернуть на свои места.

Изо дня в день. Из года в год. Из века в век…

Вот и дом Тао.

Войдя во двор, Пато чуть не столкнулся с огромным псом. Если бы он нечаянно наступил этой собаке на лапу, то та без зазрения совести откусила бы его ногу. Запросто.

Пса этого знали все в поселке. Откуда он был привезен отцом Тао – неизвестно. Если бы Пато попросили подобрать слова для описания этой собаки, то он бы их не нашел. Нет таких слов.

Здоровенная зверюга сидела спиной к Пато и даже не шелохнулась, когда тот, открыв калитку, вошел во двор. Опасности пес не почуял, и это успокаивало.