– Ты чего зависла? – спрашивает спустя минуту, не дождавшись продолжения перепалки. Поворачивает на свет моё лицо, водит пальцами по напряжённым скулам и настороженно окликает: – Эй?.. Мари? Не плачь, девочка моя, хорошо? Прости, психанул, с кем не бывает.

Рассмешил. Я вместо слёз обычно в себя ухожу. В семье, где одни мужики, шибко не поплачешь.

Издаю неопределённый звук, под стать своему неопределившемуся отношению к Максу.

– Ладно. Хорошо, теперь я твой молодой человек, – кривит он губы, вознося глаза к небу с таким видом, как будто оно сейчас рухнет прямиком на наши головы. – Ты главное, не реви.

Позволяю Максу себя обнять, а сама аккуратно просовываю серьги в задний карман его штанов. Предосторожность излишняя, потому что его молодой и ненасытный организм реагирует моментально и весьма однозначно. Что удачно уводит внимание от предмета спора.

Пока Макс жадно, по-звериному втягивает носом воздух у моего виска, цепляю взглядом участок забора с выломанным штакетом.

– А ну-ка, дай руку, – прошу, преисполнившись мрачной решимостью.

– Зачем? – бормочет он рассеянно.

Не вдаваясь в разъяснения, перехватываю его правую кисть и, пользуясь тем, что Мартышев сейчас слегка дезориентирован, со всей дури впечатываю его ладонь в торчащее из рейки остриё гвоздя.

– Вот это называется «на память», – улыбаюсь во весь рот его отборным матам. – Не потеряешь и не украдут. Всю жизнь вспоминать будешь.

– Ты!.. Идиотка психованная! – он затыкается, чтобы оценить рану. Весьма глубокую, судя по кровоподтёкам, и... зачарованно заглядывает мне в лицо.

– Что?

– Никогда таких сумасшедших не встречал, – признаётся вдруг хрипло. С иррациональным восхищением кривит уголок губ. – А давай рванём отсюда вместе, Ахметова? Прямо сейчас. Я квартиру один снимаю. Будем устраивать лучшие тусовки в городе!

Впору рассмеяться, если б не было так грустно. Где я, а где тусовки...

– Придержи коней, Мартышев, меня укачивает. – Зябко веду плечами, затем обхватываю их ладонями и начинаю растирать. – Но если ты теперь мой парень, то на зимние каникулы, может быть, сдамся и выберусь в гости.

– Сдашься, даже не сомневайся. Как немцы в сорок пятом, – заявляет он с мальчишеской улыбкой. А затем целует с таким исступлением, что у меня опять в глазах темнеет и подгибаются колени. По-взрослому глубоко и по-животному голодно. Так, что в гости к нему выбраться хочется прямо сейчас. – Марьям, мне правда, пора.

– Езжай.

Остаюсь стоять на месте. Запоминаю шальную улыбку, то как он оборачивается постоянно.

Ну так, на всякий случай.

В моей семье мужчины всегда держат слово, но Мартышева, по-моему, воспитала неизвестная форма жизни и где-то вообще не на нашей планете.

– Пять дней, детка. И я не знаю, что с тобой сделаю...

– Вот заодно и придумаешь.

Макс вдруг срывается назад, принимается шарить по карманам...

И всё портит.

Просто размашисто перечёркивает.

– Чуть не забыл, – суёт мне под нос сложенную вдвое стопку купюр. – Держи. Сапоги себе купишь, шапку тёплую...

Что-то там ещё перечисляет...

Но я уже сплёвываю ему под ноги и рассерженно иду домой.

Дурак. Я всем сердцем к нему, а он? Умеет же, зараза, опошлить.

Напрасно я в нарядном свитере все выходные прокрутилась у окна. Макс не приехал ни неделю спустя, ни даже пять. Зато организм, озверев на почве обострившегося приступа влюблённости, начал активно потреблять калории.

Отец, глядя на то, как я уминаю очередную порцию плова, весьма непрозрачно намекнул, что если я не перестану обносить холодильник, то в своё прошлогоднее пальто влезу только с Божьей помощью. И ненавязчиво так выдал денег на глистогонные.