- Двадцать два!.. Двадцать семь!.. Тридцать! – Отсчитывал удары надсмотрщик за рабами, а другой при этом не спускал настороженных глаз с невольников.

Те, сгрудившись у эргастула, угрюмо наблюдали за наказанием одного из своих товарищей. Провинившегося били до тех пор, пока он весь не заплыл кровью; крик, не умолкая, рвался из его истерзанного тела. Но вдруг он словно захлебнулся – от крика ли, а может, собственной кровью – и теперь лишь тяжело и надрывно стонал. А надсмотрщик продолжал отсчитывать удары.

Сильвия, собрав всю свою решимость, вознамерилась было положить конец этой пытке, но Тимн опередил её. Одним прыжком он очутился перед свирепствующим надзирателем и с удивительным проворством перехватил занесённую для очередного удара руку с плетью.

- Что такое?.. Это ещё кто такой?!

В яростном окрике Сильвия узнала голос управляющего имением – грозы всех рабов и даже самих надзирателей. И сейчас он надвигался на Тимна точно грозовая туча, ещё мгновение – и воздух сотрясут оглушительные раскаты грома. Уже издали было видно, как люто сверкают глаза на багровом от ярости лице этого внушительного человека.

- Эй, ты! Кто позволил тебе становиться между мною и моими рабами? – Кричал вилик, на ходу поигрывая кнутом – таким же, как у всех надзирателей, только с узелками на плети и оттого ещё более опасным для не защищённой спины раба.

Тимн выпрямился, взглянул на вилика открыто и смело.

- Что молчишь, будто твоя глотка набита камнями? – Тот подошёл к нему уже вплотную, вгляделся пристальным зловещим взором. – Отвечай, кто ты такой, чтобы вмешиваться в мои дела?

Беотиец по-прежнему молчал. Но вилику будто и не важно было знать, что скажет стоявший перед ним человек: он тут же закончил свою речь словами:

- Слушай меня: кто бы ни был и как бы себя ни называл, а только знай, что хозяин здесь – я!

Последние слова вилика неприятно поразили Сильвию, хотя отчасти он был прав.

Если бы её спросили, что она думает о Ветурие, ей пришлось бы признать, что он – человек неглупый и вместе с тем циничный; равного же в жестокости по отношению к рабам ему было не найти во всей Сицилии. Сильвия всегда ощущала исходившую от него опасность и не знала, чего от него ожидать: даже в почтительности вилика к господам угадывалось нечто мятежное, вызывающее. Наверное, он не мог примириться с тем, что Судьбой ему уготована участь раба. Он был слишком честолюбив и, пользуясь данной ему властью, мнил себя (к счастью, не юридически!) владельцем Приюта Сильвана.

- Видишь землю вокруг себя? – говорил Ветурий, обращаясь к беотийцу. – Я могу заживо сгноить тебя в этой земле, а могу и помиловать...

Они стояли друг против друга: коренастый, со скошенным подбородком и холодным пронзительным взглядом вилик и рослый темноволосый юноша. Ни единый мускул не дрогнул на открытом мужественном лице Тимна: зловещий намёк Ветурия не только не испугал его, но как будто даже раззадорил.

- Хотел бы я поговорить с тобой на равных, - наконец произнёс Тимн с нескрываемым презрением.

- Ты угрожаешь мне?! – взревел Ветурий. Кровь залила его лоб, щёки и даже белки глаз, загоревшихся неистовой злобой. – Клянусь чёрным скипетром Плутона, я отправлю тебя к манам за твой дерзкий язык!

Беотиец едва успел уклониться от удара – конец плети просвистел у самых его глаз – и теперь стоял, скрестив на груди мускулистые руки; высокий рост позволял ему смотреть на вилика уничтожающе-надменно. Всё в нём – и его поза, и взгляд, и выражение лица, и красноречивое молчание – означало одно: Ветурию брошен вызов. И вызов был принят.