Я улыбаюсь. Искренне. И по-настоящему.

– Спасибо тебе, Яр. Ты… Ты правда заслужила все это.

Но внутри – щемит. Она хочет помочь. Я знаю. Но я не из тех, кто просит. Даже если уже не вывожу.

– Давай, я с Игнатом поговорю? Он… Он может помочь тебе. Нормальную работу. Там, где по-человечески. Ты же языки знаешь.

Я качаю головой.

– Не надо. Правда. Я справляюсь.

– Аль, я серьезно. Я просто не могу смотреть, как ты себя губишь.

– Все хорошо, Яр, – мягко, но твердо отвечаю. – Главное, что у меня есть такая подруга, как ты.

Она грустно улыбается. В ее взгляде – бессилие.

В этот момент звонит телефон.

Мама.

Я беру трубку – и сразу чувствую, как земля уходит из-под ног.

– Альбина! Срочно приезжай! Алене плохо. Я не знаю, что делать. Врачи говорят – кризис.

Я бледнею. Руки трясутся. Бросаю взгляд на Ярославу:

– Извини… Мне нужно бежать.

Она кивает и сжимает мою руку:

– Держись. Звони, если что. Слышишь?

Я снова киваю и бегу переодеваться. Бросаю все – смену, расчеты, даже ключи от раздевалки – и ловлю такси до больницы.

Когда добираюсь, руки трясутся. В приемной встречает мама. Хмурая, усталая, злая.

– Ее переводят, – говорит и смотрит на меня, будто я виновата. – В интенсивную терапию.

Сердце проваливается в пятки. Я киваю и машинально иду к посту дежурной, узнать подробности. Слышу лишь обрывки: "динамики нет", "усиленное наблюдение", "нужно готовить документы на КТ".

В палату меня не пускают. Мама снова рядом. И, конечно, снова недовольна.

– Я же говорила, все плохо. Но тебе же важнее твоя работа!

– Как будто я развлекаюсь, а не деньги зарабатываю, – по инерции оправдываюсь.

– Да что ты зарабатываешь! Копейки свои? Все равно все на мне!

Вот тут я не выдерживаю.

– Правда? А кто продукты покупает? Кто платит за лекарства? Кто бегает между двумя работами, учебой и больницей?!

Она молчит. Но это молчание я знаю. Оно хуже крика.

Мне хочется просто упасть на пол и закрыть глаза. Потому что все держится на мне. Все. И я уже не тяну.

Возвращаюсь на работу, и управляющая сразу вызывает к себе. Тоном, который не предвещает ничего хорошего.

– Ты опять гуляешь в рабочее время. Уже третий раз за месяц. Я вычту из зарплаты. И будь благодарна, что не увольняю.

– Но я была в больнице…

– Мне плевать. Ты на работе. Или увольняйся, если тебе не нравится.

Я сжимаю кулаки, чтобы не вспылить. Бледнею, чувствую, как меня прошибает холодный пот. Паника подступает к горлу.

Не могу больше все это терпеть. Так нельзя. Но и уйти – значит остаться ни с чем. Проглатываю несправедливость и выбегаю из кабинета. И вот тут… вижу его.

Дмитрий.

Он сидит за тем же столиком. Все так же спокоен, собран. Его глаза – темные, внимательные – ловят мой взгляд и не отпускают. Мне кажется, он что-то понял. Что-то слышал. Я читаю это в напряженной линии его плеч, в том, как он слегка подался вперед, будто собирается встать.

Я вся пылаю от стыда. Ненавижу, когда кто-то видит меня в такие моменты. Сломанную. Беспомощную. И особенно – он. Почему-то именно он.

Резко отворачиваюсь и почти бегу в подсобку, сжимая зубы, чтобы не расплакаться прямо в зале. Сажусь на ящик с салфетками. Дышу. Считаю. Раз, два, три. Нужно выровнять дыхание.

Через десять минут выхожу в зал. Дмитрия уже нет. Только чашка остывшего кофе. И пустота.

Почему-то это колет. Глупо, но я правда надеялась, что он останется. Что дождется. Скажет хоть что-то. Мне это сейчас необходимо. Но вместо этого – пустой столик и мокрое пятно от чашки на скатерти.

К вечеру с ног валюсь от усталости, а мне еще закончить перевод. Руки дрожат, в голове гудит. Внутри – пусто. Я даже не чувствую ног, когда спускаюсь по ступенькам служебного выхода.