Когда Самойлович произносил подобные слова, он вкладывал в них определенный, самый прямой смысл: да, прекраснее спасения чьей-то жизни нет на свете ничего, и спаситель ощущает это ничуть не менее остро, чем сам спасенный. Лично ему, профессору Самойловичу, до сих пор еще не приходилось спасать людей, хотя в его многочисленных северных экспедициях не раз возникали тяжелые ситуации, когда все зависело от поведения коллег. Подавляющему большинству красинцев тоже не выпадало случая кого-то спасти, но вот сам «Красин» уже выступал восемь лет назад в роли арктической «палочки-выручалочки» (забегая вперед, можно смело утверждать, что эту роль ледокол блестяще исполнял всю свою остальную жизнь, жизнь полярного труженика и воина). Причем тогда речь также шла о спасении целой экспедиции, которую, строго говоря, вполне можно назвать иностранной.

В январе 1920 года белогвардейские правители Севера России направили ледокольный пароход «Соловей Будимирович» (позже он стал зваться «Малыгиным») за грузом оленьего мяса к устью северной речки Индиги. Льды затерли судно и увлекли его в зимнее Карское море. На борту находилось восемьдесят пять человек – членов команды и пассажиров, включая женщин и детей. Архангельские власти бросили пароход на произвол судьбы, его ожидала неминуемая гибель в сплошных карских льдах, но тут в город вошли красные части, и обстановка резко переменилась: советское правительство приняло самые активные меры для спасения «Соловья Будимировича». Чужого судна!

В конце марта из Архангельска сразу в несколько адресов – Ленину, наркому иностранных дел Чичерину, Фритьофу Нансену (с великим норвежским полярником-гуманистом начал взволнованную переписку Горький) – пошли телеграммы. Одну из них, на имя президента российской Академии наук А. П. Карпинского, подписал Самойлович, начальник Северной научно-промысловой экспедиции, из которой и вырос впоследствии Институт по изучению Севера, нынешний ордена Ленина Арктический и антарктический научно-исследовательский институт в Ленинграде. Рассказав о бедственном положении «Соловья Будимировича», Самойлович, в частности, написал: «Необходимо оказать помощь в самом срочном порядке. В Англии находится русский ледокол „Святогор“ большой мощности, по признанию авторитетов, вполне пригодный для спасательной цели. Российская академия наук своим авторитетным обращением по радио в Норвегию, Швецию, Англию поможет ускорению отправки спасательной экспедиции, все расходы по которой и щедрую награду участникам берет на себя правительство». Именно после этой телеграммы Карпинский и Горький обратились к Нансену с просьбой вмешаться в происходящее «во имя гуманности», «во имя человечности».

Ледокол «Святогор» и ледорез «Канада» (он же – «III Интернационал», а позже – «Литке») двинулись в июне 1920 года во льды, пробились в Карское море, проложили себе дорогу сквозь дрейфующие поля и под ликующие крики «ура» всех трех экипажей подошли к «Соловью Будимировичу». Часть его команды и пассажиров уже болела цингой – помощь подоспела вовремя. Советские и норвежские моряки, находившиеся на ледоколе и ледорезе, вывели пароход в Баренцево море, и тот своим ходом пришел в Архангельск. А ледокол «Святогор» еще год оставался в руках англичан и лишь усилиями нашего торгпреда в Англии Леонида Борисовича Красина был возвращен на родину, где стал называться «Красиным».

И вот теперь, восемь лет спустя, «Святогор – Красин» снова шел спасать «во имя человечности».

Ледокол ненадолго зашел в норвежский порт Берген, чтобы заправиться углем. Здесь же оказались два американских полярных пилота, Хьюберт Уилкинс и Бен Эйлсон, недавно завершившие большой трансарктический перелет с Аляски на Шпицберген (эти два имени еще встретятся нам в одной из последующих глав). Самойлович и другие ученые, а также капитан и штурманы ледокола с жадностью расспрашивали американцев о ледовой обстановке, которую те наблюдали собственными глазами всего несколько недель назад в том самом районе Ледовитого океана, куда направлялся сейчас «Красин». Услышанное не утешало, однако другого пути все равно не было.