– Чему вы радуетесь? – крикнул он и саданул кулаком по поверхности для бумаги.

«Люди. Я бы добавил: люди, – подумал Антон. – Чему вы радуетесь, люди? Или слишком банально? Хотя почему… Людьми-то мы не перестали быть? Так?»

Он одёрнул себя. Кодирование реальности в литературный аналог само по себе неплохо, если ты зарабатываешь пером на жизнь, пусть и рафинированными статейками, а не повестями, как хотел бы, но есть и минусы – ты выпадаешь из этой самой реальности, обрабатывая одну фразу, упускаешь три.

– …вы не можете до сих пор загнать под каблук черножопых и узкоглазых, заставить их как минимум уважать вашу культуру и обычаи, но мечтаете о дружной семье с инопланетными монстрами! Опомнитесь! В вас течёт ленивая кровь, кровь рабов и обезьян, но вам этого мало! Всё изменилось! Не вы меняете бесполезные блестящие побрякушки на золото и драгоценные камни, а вам впихивают кусочки зеркал! А скоро попытаются впихнуть большой кусок дерьма, космические экскременты и объедки!

У ритора был скалистый профиль и яростный кадык. Сгибаясь и харкая словами над лекторской опорой, он обращался к улице, то грозя толпе кулаком, то яростно сжимая края трибуны, словно едва сдерживал себя от подкрепления зычных истин рукоприкладством. Он замешивал в одной бадье всё: расизм, нацизм и видизм (только теперь термин обрёл четвёртый смысл – борьбу двух видов, расстояние между ареалами которых мерялось галактической линейкой) – и выплёскивал в воздух.

– Европеоидная популяция сокращается! Вы знали это? Нет? Вы! урезаете её. В белых семьях не хотят рожать больше одного ребёнка, а долбанные нигеры сеют свои гены везде, где раздвигаются белые ноги. Когда-нибудь, чтобы увидеть ребёнка со светлой кожей и волосами, нам придётся искать новый беломоро-балтийский «пояс блондинов», похороненный в доколумбовой эпохе. Но другого шанса у нас не будет, всё уже заселено, пигментированные люди такого будущего – и будут европейцами! Пора что-то с этим делать!

Толстошеий мужчина ткнул пальцем в одного, другого, третьего прохожего.

– Тебе! И тебе! И тебе! Всем вам!

Он, безусловно, не являлся таким великим оратором, как Демосфен или Гитлер, но свою паству собрал. У человека, призывающего к чему-либо – неважно, добру, злу или потустороннему обоих понятий – всегда найдутся слушатели. И, без лукавства, запитать их на зло гораздо легче – кровь образней перьев, а кулаки и «вырвем ублюдкам сердце!» действенней разведённых в сторону рук и «возлюби ближнего своего». Тлуща3 остаётся тлущей, не важно, одета она в рваные сермяги, дорогие костюмы или наукоёмкие кофты со сменными изображениями.

– Где они – автохтоны этих земель? Безбожно разбавлены, как рюмка коньяка, влитая в ведро яблочного сока. Мы уже пришли к полиэтничным нациям! Теперь что? Хотите разбавить их той хренью, что течёт по венам инопланетных выродков? Вы становитесь похожи на двуногих собак, которым безразлично с кем спариваться, кому лизать руки за кусок мяса!

Он продолжал кричать – и про детей европеоидной и негроидной расы, и про «сраных бушменов и метисов», – когда кто-то безликий в кофте с капюшоном вынырнул из потока прохожих и ударил его в шею или в лицо, от чего оратор скользнул под импровизированную трибуну, словно его кости стали мягкими, словно хотел спрятаться от повторного удара. Капюшон рванул обратно, вбился в толпу и, что удивительно, растворился в ней, а не привёл в хаос – людская масса между дорогой и магазинами приняла его, не зная и не желая знать о его грехах, мотивах, прошлом, только что совершённом поступке. Всего лишь человек, спешащий куда-то. Слепая рыбка в стае мальков. Антон быстро потерял его из вида.