Каблуки пострадавшего скребли по асфальту. Под головой растекалась лужа крови. Лицо мужчины было бледным, глаза распахнутыми и слезящимися. Трибуну свалили набок, отпихнули в сторону, образовали круг, но никто не спешил помочь раненому, только какая-то бабуля причитала, приседала, вставала и крестилась. Молитвы и упражнения не помогали. Оратор прижимал к шее широкую ладонь, но не мог остановить кровь, унять панику. Его серые губы, теряющие цвет, как тающий снег белизну, шевелились – тихие проклятия, невнятные мольбы.

Антон оказался рядом, на корточках, такой же растерянный и шокированный, как и остальные. Он склонился над истекающим кровью, извивающимся человеком. Кто-то протянул ему платок, и он прижал его к рваной ране под ухом, для чего ему пришлось отнять слабую руку раненого – тоже бледную, с красными пятнами, которая ждала помощи… от кого угодно.

Сложенный в несколько слоёв платок тут же набух кровью, Антон прижал его сильнее. Он чувствовал пульсацию под мокрой тканью. Шея мужчины уже не казалась толстой, из неё словно выпустили воздух. Желтоватая кожа и выступающие скулы вовсе не кричали о его европеоидности, черты лица были ближе к монголоидной расе. От раненого пахло страхом и алкоголем.

– Нужны бинты! – крикнул Антон.

– Кто-нибудь! Нужны бинты! Тут же аптека за углом!

– Ку-клукс-клан поможет…

– Белые ангелы.

– Вызовите скорую!

– Уже!

– Слышишь? – наклонился к раненому Антон. – Уже едут. Держись.

Лицо мужчины исказила гримаса боли.

– Чем… чем он меня?

Антон поискал взглядом и, к своему удивлению, нашёл. У близкого частокола ног лежала бутылка с отбитым дном, рваная кромка стекла блестела красным. Розочка, классическое оружие отморозков. Зеваки не замечали её – просто мусор под ногами.

Антон попытался обнадёживающе улыбнуться.

– Сейчас, скорая вот-вот будет. Ты держись, хорошо?

– Дда-а, – сказал бледный расист и застонал.

– Бинты! – крикнули за спиной. – Бинты сейчас будут! Передавайте!

Антон прижал пропитанный кровью платок второй рукой, и пока сквозь толпу от аптеки передавали упаковки бинтов, он успел заснуть наяву. Несколько секунд Антон был зыбким звеном между жизнью и смертью: платком, аппаратом искусственного дыхания, ножом, осколком стекла, словами, тенью… Чужая тёплая кровь лилась через его предплечье, через его руку, через его сердце.

«Все умрут, – произнёс жуткую банальность чей-то знакомый голос. – На обочине или в своей постели. Смотри, как всё заканчивается».

– Пора, – сказали сверху.

Он подумал, что прибыли врачи и теперь хотят потеснить его от раненого, но это была рука в перчатке из бурой кожи, которая касалась его плеча, словно намекая – отойди, ты сделал всё, что мог. Самого прикосновения он не чувствовал, но видел боковым зрением.

В толпе ахнули.

– Боже! – сдавленно крикнула какая-то женщина.

Антон, не зная, проснулся ли он или продолжает парить на расстоянии мысли от реальности, поднял голову, и ему показалось, что он видит тёмные поля шляпы, блестящие волосы, свисающие лианами, и бледный овал лица. Он посмотрел – отпрянул взглядом от размытой фигуры – вниз и наткнулся на стеклянные глаза и застывший рот.

Мужчина с рваной раной на шее, к которой он прижимал платок, умер.

Порыв ветра легко подхватил лист бумаги, лежавший на столе, и скинул на пол. Лист был пустой. Антон проводил его взглядом и потянулся за новым. Яркий свет, жара и звуки города вливались в комнату из распахнутых окон. Он взял со стола рваную сигаретную пачку и встал.

С другой стороны дома, куда выходил балкон, оказалось прохладно, сыро и тихо. Удивительный контраст – в одном окне галдит улица, ломится от зноя воздух, в другом – устало шелестит листвой тихий двор, играет свежий ветерок. Антон хрустнул зажигалкой и сделал первый отравленный дымом вдох. Сколько раз он выходил курить на этот балкон? Сто? Тысячу? Уже привык к одному и тому же виду: к потрёпанной детской площадке, к невысоким деревьям с чёрными стволами и к испачканным мусорным бакам за бетонной стенкой. Сегодня машин было мало. Лето, люди разъехались, и двор стоял полупустой. Он прошёлся взглядом по оставшимся автомобилям и остановился на самом знакомом и необычном. Машина стояла здесь уже много лет, всегда на одном месте. Никто не брал её летом загород, не счищал зимой снег, не прогревал по утрам и не открывал капот, чтобы проверить масло. Даже «чистильщики», шарившие по дворам в поисках ржавых рыдванов, её не трогали. А суровый китаец, работавший дворником, обходил стороной, будто боялся этого незнакомого, затаившегося перед быстрым прыжком, приземистого зверя. Может, из уважения к огненному жеребцу на радиаторной решётке?