К восьми иду на завтрак. После – собираю рюкзак, в который вмещаются все мои вещи. Точнее те скромные, нехитрые пожитки, что удалось наскрести за годы пребывания в этом месте.

В девять тридцать к воротам подъезжает жёлтое такси. Сергеевна озаботилась, решив, что обязательно должна сопроводить меня на вокзал.

– Пока, Дань! – прощаются со мной товарищи по несчастью.

Высыпали во двор шумной толпой. Провожают.

– Не теряем контакты, Клим.

– Давай!

– Удачи! – обмениваемся с парнями крепкими рукопожатиями.

– Данька, красавчик наш, ну пока! – утирая слёзы-сопли, лезут обниматься девчонки. Все, кроме одной.

Швец под пристальным вниманием ребят демонстративно шагает мимо меня. Усаживается в машину к Ивониной и Глотовой, хотя всё утро со мной не разговаривала.

Поди разбери этих женщин!

– Пока, – бросаю ещё один взгляд в сторону детского дома и направляюсь к такси, стараясь игнорировать зарождающееся чувство тоски в груди...

Никогда не думал, что буду испытывать нечто подобное. Впрочем, я ведь вырос здесь. Помимо дурного было много чего хорошего.

Память подгоняет всё до кучи. Вспоминаются часы нудной, навязанной учёбы.

Вспоминается, как в любую погоду гоняли мяч на спортплощадке с пацанами. И как там же дрались из-за какой-нибудь крали.

Как делили поровну всё то, что привозили меценаты.

Как взрослели и пробовали вместе что-то запретное.

Как отрабатывали бесконечные наказания и не спали ночами, собираясь в чьей-нибудь комнате для того, чтобы поиграть в картишки на раздевание.

Как скандалили с воспитателями, конфликтовали друг с другом и убегали прочь. Клялись, что не вернёмся, но возвращались.

Куда нам, сиротам, ещё деваться? Нас ведь никто за пределами детского дома не ждёт. Иначе, мы в нём не оказались бы…

Всю дорогу до вокзала Маринкина ладонь сжимает мою. Девчонка смотрит в окно и молчит, зато Ивонин-попугай тараторит без умолку. Щедро благодарит за оставленные ему «плюшки» и удобную кровать, на которой теперь собирается спать.

Приезжаем. Ольга Сергеевна подсказывает нужную платформу. Уже на перроне отдаёт мне паспорт и снова принимается читать наставления на будущее.

– Хватит вам, задолбали со своими нравоучениями. Дань, отойдём? – Швец, психуя, тянет меня за руку.

Останавливаемся чуть поодаль, у столба.

– Будешь думать обо мне? – смотрит прямо в глаза, вздёргивает подбородок.

– Ну так, иногда, – отвечаю честно.

Толкает кулаком в плечо, а потом, повиснув на моей шее, как зарыдает!

Что в таких случаях предпринимать – не имею ни малейшего понятия. Стою истуканом.

– Даня-Даня, – всхлипывая, приговаривает тихо. – Так ниче и не дошло, да? – прижимается своими горячими губами к моим. – Ты для меня… ты… больше, чем все они, Дань. Особенный. Я тебя… Я тебя…

– Ты чё, ему в любви признаёшься, Швец? – обалдело гогочет Денис, ошивающийся поблизости.

– Заткнись, полудурок! – утирая слёзы, шипит Маринка.

– Ой, и сердце-то у неё есть оказывается.

– Уйди, пока морду не расцарапала! – орёт она гневно, угрожающе сдвинув брови к переносице.

– Поплачь-поплачь, за человека сойдёшь, – никак не угомонится парень.

Скандал прерывается. На платформу прибывает мой поезд. Остановка длится всего шесть минут, в связи с чем Ольга Сергеевна начинает кипишевать. Боится, наверное, что опоздаю и вернусь назад.

– Билет, паспорт, – командует грозного вида баба-проводник.

Отдаю документ и потрёпанный листок А4.

– Проходи в вагон, – бросает она, хмуро глядя на мою побитую рожу.

– Ну всё, Дань, иди! – всегда собранная, скупая на проявление чувств и строгая Ольга Сергеевна притискивает меня к себе. – Пусть у тебя всё будет хорошо!