Ксении нечего ему сказать. В свое время она прислушалась к совету бабушки Маши и писала ему письма, выложив все как на духу, изливая жгучее страдание и обиду. Любовь. Ксюша писала ему о любви, которая умирала, корчась в муках. Бумага пропиталась солью девичьих слез, буквы расплылись кляксами. Девушка писала, пока у нее не закончились слова к Владимиру. Нечего стало писать. Не о чем больше говорить. Поток боли иссяк и любовь сдохла, не подавая больше никаких признаков привязанности к предателю. Правильно говорят, что бумага все стерпит. Она стерпит даже то, что не каждый человек вынесет…

Стопку писем, скопившуюся от болезненных признаний, она бросила в реку. Листы бумаги разлетелись белыми птицами и уплыли вдаль, уносимые течением. Стало ли легче? Да, стало. Можно было вздохнуть полной грудью и идти дальше. Вот только сердце свое Ксеня закрыла на все замки. Ее красота и незаурядные способности привлекали многих мужчин… Тот же Бобров ужом изворачивался, пытаясь подкатить и задержаться на больничной койке, придумывая каждый раз себе новую болячку. Клиника была профильной, для реабилитации спортсменов, и так просто выписать известного вратаря-чемпиона Краснова не могла, несмотря на хорошие анализы выдумщика. Приходилось терпеть его жалобы и приставания.

Вот прошло семь лет и мертвые воскресли. Самарин все так же красив, нахален. Харизма мальчишки-хулигана трансформировалась в уверенность самодостаточного мужчины. Возможно, для него Ксения была прошлым… А он для нее стал тем, кто не способен отвечать за свои слова и поступки, кому важнее его личное благополучие, чем страдания близких. Вовчик не спрячет свое гнилое нутро за маской холеного и улыбчивого парня. «Что это там в его глазах мелькнуло? Удивление? Сожаление и тоска…? Да ладно, Самарин. Кого ты здесь обмануть пытаешься?».

— Бобров, — она перевела взгляд на своего подопечного, даже не удосужившись поздороваться с «посетителем». — Через час у вас в физкабинете электрофорез. Напоминаю, что пропустить вы его не можете. Еще раз поймаю за отлыниванием от процедур, и выпишу к чертовой матери, никакая федерация не поможет.

— Слушаюсь, Ксения Игоревна! — приложил блондин руку к пустой голове, касаясь пальцами виска.

— Позер, — фыркнула врач и, развернувшись на пятках, вылетела в двери.

— Ксюша, — прохрипел Владимир, словно только очнулся и его поклонило в сторону двери, куда только что скрылась женщина. Сделав шаг вперед, он остановился, словно врезался в невидимую стену.

— Эй! Дружище, вы что — знакомы? — нахмурился Ник.

— Можно и так сказать, — обернулся Самарин.

— Я смотрю, ты побледнел… Только не говори, что у вас с ней что-то было?! — агрессивно сжал кулаки и резко присел, впялив взгляд в товарища. — Говори, твою мать! — крикнул на всю палату, пугая частички пыли, переливающиеся в лучах солнца из окна. — Ты что, сука?! Это значит… Значит, из-за тебя она такая?

— Виноват я перед ней, Ники… Сильно, — шумно выпустив ноздрями воздух, Владимир поднял глаза к потолку. — А она красавица, ты прав. Вон какая стала — глаз не оторвать.

— Блядь, я тебе сейчас что-то другое оторву! Гуляй мимо… Бери кого хочешь. Только ее не трогай, понял? Моя она! Чувствую, что моя, — кулаком Бобров ударил в грудь, там, где стучало его влюбленное сердце. Впервые с ним такое, чтобы поплыл, готов следы ее целовать. Ник, наверное, кончит как подросток, если до нее дотронется. Только лежит здесь и мечтает, когда Ксюша войдет, синевой своих глаз одарит. С маниакальной одержимостью он вдыхал ее запах чистый, пытаясь впитать в себя, запомнить до следующего раза…