Нет, это не хорошо. Это только заставит меня плакать еще больше.

— Я здесь, Полин, рядом с тобой. Я смогу защитить тебя.

— Ты не понимаешь.

Я хочу наброситься на него, чтобы задушить доброту, которую он источает, потому что я не верю ему, все это настораживает меня и заставляет хотеть сбежать.

Доброта никогда не бывает настоящей. Это лишь способ сблизиться, способ ослабить бдительность, а после ничего хорошего меня не ждет. Или он хочет разбередить мои не зажившие раны, но зачем?

Я ничего не понимаю, все, что я хочу сделать, это закричать и убежать.

— Тогда помоги мне понять. Присядь со мной на диван. Хотя бы ненадолго. Это все, что мне нужно.

Я киваю, чувствую благодарность за то, что он отпустил мою руку. Я подношу ее к лицу и пытаюсь вытереть глупые слезы от воспоминаний о моем паршивом детстве.

— Честно говоря, у меня нет семьи... — мой голос ломается, мне становится тошно от того, как жалко я звучу.

— Эй, все в порядке, Полина. Что бы не было в твоей жизни раньше, ты можешь поделиться со мной.

На моем лице появляется гримаса, и я закатываю глаза. Я ненавижу свою жизнь. Я не хочу ничего рассказывать. Мне не нужна его жалость. Я не хочу чтобы он думал, что я нуждаюсь в заботе и недостаточно сильна, чтобы быть самостоятельной.

Я подхожу к дивану, и он ждет, пока я комфортно устроюсь, прежде чем сесть рядом со мной. К счастью, он не слишком близко. Сейчас я не смогла бы этого вынести.

— Полина, пришло время рассказать мне. Хотя бы маленький кусочек. Ты, наверное, где-то выросла? Даже если это была не семья. Я не прошу тебя рассказывать все, только в общих чертах.

Я знаю, что он пытается быть обходительным, но понимаю, что окунувшись в прошлое снова, не смогу справиться со своими чувствами. Не получится, не отравится ядом тяжких воспоминаний. Нет, только не это.

Я решительно качаю головой.

— Я не хочу говорить об этом. У меня нет семьи, и я не знаю, была ли она у меня когда-нибудь.

Семья - это то, что есть у других людей. То, что я видела по телевизору. В семьях теплые отношения и доверие друг к другу. У меня никогда такого не было. Все, что у меня было, это строгие правила и разбитые мечты. Ни поддержки, ни тепла. Никогда. У меня были боль и гнев, но никогда не было любви, все было не так, как должно было быть.

22. Глава 15

Стас либо сдается, либо чувствует мою потребность в смене темы, поэтому говорит:

— Ладно, договорились, если у тебя нет семьи, давай я расскажу о своей.

Я киваю, не решаясь сразу доверять ему, но одновременно, я благодарная за то, что напряжение ослабло и внимание переключилось с тяжелых для меня тем. Я достаю салфетку и громко сморкаюсь. Звук отражается от стен, разносясь эхом, и я замечаю, как это веселит Стаса.

Сейчас я чувствую себя комфортнее и наконец, полностью перестаю разводить сырость. Мой отец постоянно повторял, что слезы - это для слабых, а последнее, что мне сейчас нужно это чувствовать себя слабой.

— Ну, как я уже говорил, у меня два брата. Я самый старший. И папуля.

Я улыбаюсь ему. Мне нравится, как ласково, он называет своего отца.

— Папуля, — повторяю я, чтобы почувствовать слово, которое не произносила никогда раньше.

— Да, папуля – человек строгих правил, очень старой закалки. Нам ничего не сходило с рук.

Я вздрагиваю, гадая, неужели, он прошел через что-то похожее на то, через что прошла я.

— Он религиозен?

Внезапно папуля начал мне меньше нравиться, и я невольно задаюсь вопросом, все ли отцы такие?

— Ну, как тебе сказать?— Стас задумывается, — Религиозен не в привычном понимании, скорее всего, его правила - это его религия. Его личное понимание того, что правильно. Он был заинтересован в том, чтобы мы выросли стойкими, сильными, справедливыми. В нашем правильном воспитании, он был фанатичен, это можно назвать религией.