Сказав так, я покрыл плечи львиной шкурой, склонил шею и поднял дорогую ношу. В правую руку вцепился маленький Юл, неровным детским шагом он еле поспевал за мной. Креуса шла позади.

Мы шли, выбирая дорогу потемнее, и я, который только что не боялся ни туч летевших в меня стрел, ни толп преграждающих мне путь врагов, теперь дрожал от каждого ветерка, от каждого шороха, так страшно мне было за свою ношу и за спутника, вцепившегося в мою правую руку. Впереди уже завиднелись ворота, и я уж думал, что опасности миновали, когда вдруг до моего слуха донёсся топот ног. Отец крикнул:

– Беги, мой сын, беги скорее, они уже близко! Горят их щиты, и медь доспехов сверкает во мраке!

Я побежал не разбирая дороги, и тут какое-то злобное божество похитило мой разум, смутило его страхом – и пока я бежал, петляя по знакомым улицам, безжалостная судьба отняла у меня мою супругу Креусу. До сих пор я не знаю – замешкалась она по дороге, заблудилась или упала, выбившись из сил, только с тех пор мы не видели её больше. Я вспомнил о ней и догадался оглянуться назад не раньше, чем добрался до древнего храма Цереры на холме за городской стеной. Все были в сборе под раскидистым кипарисом, и только её одной не хватало.

О царица, кого только из богов и людей я не винил в тот миг! Обезумев, я рвал на себе волосы. Все ужасы, что видел я в поверженной Трое, вдруг померкли перед этим. Тогда я оставил отца, сына и пенатов на попечение слуг, укрыв их за холмом, облачился в блестящий доспех и снова устремился в пылающий город, твёрдо решив пройти его до конца средь смертельных опасностей, вновь испытать превратности боя, но найти супругу.

Я поспешил к воротам тем же путем, каким только что вышел из них. Я озирался, но находил одну лишь пустоту, и сама тишина пугала меня. Я отправился к дому, думая, что, может быть, она воротилась туда, но чертоги уже были полны данайцами, и жадное пламя взмывало по стенам вверх, к кровле, и от кровли к самому небу. Я шёл дальше, к опустевшему Приамову дворцу, к крепости, к храму Юноны. Там, среди пустой колоннады, охраняя собранную добычу, стояли два стража – царь мирмидонян Феникс и Улисс, ненавистный итакиец. Сюда со всего города сносили чаши и утварь с престолов богов, золото из городской казны и серебро из горящих святилищ, литую посуду и груды роскошных одежд. Тут же, дрожа от страха, стояли толпы женщин и детей.

Я решился звать Креусу по имени и снова и снова оглашал улицы печальным стоном, но тщетно. Так без конца рыскал я по городу, вне себя от горя, пока вдруг печальный призрак Креусы не предстал перед мной. Её тень была выше, чем была она сама при жизни, но я сразу узнал её, обомлел, и крик пресёкся в моём горле. Она сказала:

– Что толку, милый супруг, в том, что ты предался безумной скорби? Нет воли богов на то, чтобы тебе в твоём изгнании взять Креусу своей спутницей. Долго ты будешь бороздить гладь морских вод, прежде чем найдёшь Гесперийскую землю, где среди мирных пашен течёт тихоструйный Тибр. Там ты обретёшь счастливый удел, и новое царство, и супругу царского рода. Так не плачь по любимой Креусе! Мне не придётся увидеть дворцы мирмидонян, или войти в гордые дома долопов, или быть рабою данайских жён – внучке Дардана и невестке Венеры суждено остаться здесь. А теперь прощай, тебе одному надлежит сохранить нашу общую любовь к сыну.

Весь в слезах, я так многое хотел сказать милому призраку, но он тут же покинул меня, растаяв в лёгком предутреннем воздухе. Трижды хотел я обнять и удержать её в объятиях, и трижды ускользала из моих сомкнутых рук бесплотная тень – словно дыхание, словно сон.