Мы должны теперь опять вернуться к тому первоначальному периоду в истории старообрядчества, когда события поставили, но еще не разрешили роковую дилемму: восторжествует ли правая вера или наступят последние времена. Симпатии к тому или другому решению определились уже тогда. Вместе с тем наметилось и разделение приверженцев старой веры на два враждебные лагеря. Большинство, испуганное возможностью остаться без церкви и без таинств, отшатнулось, как мы знаем, от крайнего решения. Ценой все новых и новых уступок, путем хитросплетенных толкований, умеренные старались сохранить хоть какую-нибудь связь с церковностью, спасти хоть частицу веры в непрерывность существования на земле истинной Церкви Христовой. Порвать эту вековую цепь, связывавшую современную Церковь с временами апостольскими, было бы слишком страшно для людей, привыкших слепо вверяться тому, что «до нас положено». Жить своим умом и чувством, начинать с самих себя, создавать новые формы веры – все это значило бы, в их глазах, произвести такую революцию, перед которой бледнели все новшества Никона.

^{>С. Коровин. Схимник}

О создании новых религиозных форм не думали, конечно, тогда и сторонники крайнего мнения. Если они освободили себя от подчинения старым формам, то это лишь потому, что были совершенно твердо уверены в немедленном наступлении кончины мира. «Несть ныне время – переправливати веру», – говорил инок Авраамий ввиду неотвратимой близости пришествия антихриста. Под влиянием этой мысли люди думали не о том, как жить без церкви, а о том, как бы умереть подостойнее. В натурах экзальтированных такое напряженное ожидание второго пришествия вызвало особые явления, принявшие, как это всегда бывает в явлениях религиозного экстаза, эпидемический характер. Не довольствуясь пассивным ожиданием архангельской трубы, наиболее усердные теряли терпение и старались приблизить конец. Если Царство Божие не приходило, они спешили сами к нему навстречу. Покончив всякие счеты с миром, они решались окончательно освободиться от него путем самоубийства, – если не удавалось добиться той же цели с помощью мученичества. «Насильственная смерть за веру вожделенна, – доказывал еще Аввакум, – что лучше сего? с мучениками в чин, с апостолы в полк, с святители в лик… а в огне-то здесь небольшое время потерпеть… Боишься пещи той? Дерзай, плюй на нее, не бойсь! До пещи страх-от: а когда в нее вошел, тогда и забыв вся».

Совет Аввакума нашел своих энтузиастов и пропагандистов, не довольствовавшихся личным спасением и желавших спасения всего мира. «Хотел бы я, – говорил один из этих максималистов XVII столетия, – дабы весь Романов (родной его город. – Прим. автора) притек на берег Волги с женами бы да с детьми, побросались в воду и погрязли бы на дно, чтобы не увлекаться соблазнами мира. А то еще лучше: взял бы я сам огонь и запалил бы город; как бы было весело, кабы сгорел он из конца в конец со старцами и с младенцами, – чтобы никто не принял из них антихристовой печати». За Романовым и Белевым последовала бы и «вся Россия»; за Россией сгорела бы, может быть, и «вся вселенная»… Полные таких надежд, являлись пропагандисты самосожжения в мир и не жалели слов, чтобы убедить простодушных слушателей. «О братие и сестры, – возглашали они, – полно вам плутати и попам окуп давати. Елицы есте добрии, свое спасение возлюбите и скорым путем, с женами и детьми, в Царство Божие теките. Радейте и не слабейте; великий страдалец Аввакум благословляет и вечную вам память воспевает. Тецыте, тецыте, да вси огнем сгорите. Приближися-ко семо, старче, с седыми своими власы; приникни, о невесто, с девическою красотою. Воззрите в сию книгу, священную тетрадь: что, – мутим мы вас или обманываем? Зрите слог словес и, чья рука, знайте. Сам сие начертал великий Аввакум, славный страдалец, второй во всем Павел. Се сие слово чту, еже святая его рука писала». И «старец, взирая, слезы ронит, – прибавляет описавший нам эти сцены противник самосожжения, – отроковица, смотря, сердце крушит; проповедник, распалялся, словеса к словесам нижет»