У самого забора стоит Арсений.

– Арсений Николаевич, – вскрикивает Вера как-то особенно громко.

Люка молча прижимает руки к груди.

– Здравствуйте, Вера Алексеевна. Здравствуйте, Люка. Какими судьбами?

– Мы здесь живем.

– Неужели? И я тоже. Вот моя дача. Та розовая, на углу. Мы опять соседи, как в Мондоре.

Вера улыбается:

– Мы так давно не виделись. Мама будет очень рада. Зайдем к нам.

Люка бежит вперед предупредить, проносится через сад и, задыхаясь, вбегает в дом:

– Мама, мама! Да где же ты?

Екатерина Львовна выходит, держа в руках маленький вязаный чепчик:

– Что? Что такое?

– Мама, Арсений Николаевич. Он здесь. Он живет с нами рядом, – захлебывается Люка.

– Вот как?

Екатерина Львовна почти не удивлена.

– Мама, он идет сюда!

– Ну хорошо, пусть идет. Но ты-то чего так кричишь?

Люка смущается:

– Я… Я пойду руки вымыть, – и бежит наверх.

У себя Люка садится на пол и раскачивается из стороны в сторону:

– Он здесь, он здесь, он здесь…

Потом вскакивает, смотрит в окно.

Арсений и Вера идут по саду. И все кругом: жасмин, левкои, трава, деревья и небо – вдруг меняется. Все становится волшебным, звенящим, летящим. И даже Вера, тяжелая утка Вера кажется легкой белой бабочкой. Все кружится. Сад медленно плывет перед глазами. Люка глубоко вдыхает теплый воздух и снова садится на пол.

Снизу уже слышатся голоса:

– Вот и отлично, теперь мы вас не выпустим. А то за всю зиму ни разу не были у нас.

– …Я тоже очень рад, поверьте…

Люка встает, моет лицо и руки – зачем? Она все равно не посмеет сойти. Причесывается, смотрит на себя в зеркало и трясет головой, чтобы снова растрепать волосы, а то будто корова языком прилизала. Нет, она все равно не сойдет…

Снизу голос Екатерины Львовны:

– Люка, где же ты? Иди чай пить…

– Сейчас, мама.

Люка остановилась красная, с бьющимся сердцем. Как она выйдет такая, все сейчас поймут.

Но никто не обращает на нее внимания. На пестрой скатерти стоят голубые чашки. Большой шмель кружится над вазой с жасмином. Самовар блестит, все такое привычное, совсем как всегда…

Арсений Николаевич читает вслух только что полученную из России книгу. Вера шьет, склонив набок маленькую круглую голову. В пальцах Екатерины Львовны мелькают длинные желтые спицы. Клубок розовой шерсти мягко падает со стола и катится по полу.

Розовый – ведь непременно будет девочка. Для девочки всегда розовое.

Люка сидит в углу на соломенном стуле и пристально смотрит на Арсения. Она не слушает. Какое ей дело? Разве можно интересоваться чужой жизнью, когда своя собственная жизнь громко стучит в груди, когда чувствуешь себя оглушенной, ослепленной ею и боишься только одного: как бы не задохнуться от счастья… Люка крепко сжимает худые руки на коленях.

Это он, это Арсений. Он тут, и вчера был, и завтра будет. «Хорошо тебе, Люка?» – спрашивает она себя, зажмуривая глаза. Солнце светит прямо на нее. Деревья шумят. Влажные волосы прилипают ко лбу. «Чудные дни наступили для нас, сердце мое, – вспоминает она строчку какого-то стихотворения. – Чудные дни наступили для нас с тобой, Люка…»

– Помилуйте, товарищ…

Люка крепче зажмуривается. «При чем тут товарищ, какой товарищ? Арсений говорит: „Я люблю вас, Люка…“»

– Так что, товарищ, всю Гражданскую войну…

Но это значит: «Неужели вы не понимаете, Люка, что я люблю вас?..»

Пчелы громко жужжат в горячем воздухе. Как пахнет левкоями.

– Хватит. – Вера встает. – Я устала. Завтра кончим.

Арсений послушно кладет книгу на стол:

– Нравится вам?

– Очень интересно, – рассеянно говорит Вера. – Но мне пора идти гулять.

Арсений поворачивается к Люке: