Спросите любую заурядность: «Сколько будет дважды два?». И в ответ услышите безапелляционное: «Четыре!». Спросите о том же человека незаурядного, и он скажет: «А это как посмотреть». И тогда толпа засвистит и заулюлюкает: «Вот невежда! Не знает, сколько будет дважды два!». Мой приятель и сокурсник Владимир Червенко был парень незаурядный. Имел привычку задумываться. Но даже он на мой вопрос о времени ответил легкомысленно. «Ну что ты мудришь? Вот часы. Стрелочки идут. Вот оно время», – объяснил он, поднеся руку с часами к моим глазам, как будто я слепой. Когда люди называют нечто каким-нибудь словом, у них возникает ощущение, что они полностью исчерпали познание предмета. Почти в любом вопросе важна не столько истина, сколько определенность.
«Это ты мне часы показываешь. А время-то где?», – с подковыркой спросил я. «Да разве это не одно и то же!?», – изумился Вова. «А как по-твоему: время можно остановить?», – коварно закинул я удочку. «Конечно нет», – убежденно изрек он, не понимая, что попался. Я взял его за запястье и оттянул винтик часов до упора. Часы встали. «Вот видишь: время остановилось», – усмехнулся я. «Ерунда! Не важно, что они сейчас стоят. Если вернуть винтик на место, то часы снова пойдут. Время оно есть само по себе», – теряя терпение возразил Вова. «Тогда покажи мне его», – попросил я. Вова взглянул на циферблат и с сомнением в голосе задумчиво произнес: «А вообще-то действительно: где оно? Ведь часы можно разбить. Получается, что либо время существует само по себе, независимо от часов, Солнца и планет, либо никакого времени в природе вообще нет». Крутое умозаключение. Часы показывают время, но не властны над ним. Это вроде того, что мы живем, но не властны над своей жизнью.
«Время не может быть отождествлено с каким-либо физическим телом, в противном случае разрушение этого тела означало бы исчезновение времени», – изрек я. «Но тогда, значит, время – чистая абстракция? Время – всего лишь субъективное ощущение?», – удрученно удивился Вова. Правильная постановка вопроса создает предпосылку для правильного ответа. Я согласился лишь отчасти: «В каком-то смысле это так. Вот утром мы не чувствуем, что сон длился 8 часов; обычно нам кажется будто прошло несколько минут. С другой стороны, за эти 8 часов в мире происходили разные события…». «Эге! Вот-вот-вот! – прервал меня Червенко, – там, где ничего бы не происходило, времени бы не было, но поскольку в мире всегда что-то происходит, значит, время есть. Время – это показатель насыщенности событиями. А для удобства люди выбрали не просто события, а регулярные события: движение часовой стрелки, вращение Земли и планет». Я развил его мысль дальше: «Стрелки часов можно не только остановить, но даже заставить вращаться назад. Вращение Земли мы не можем изменить, но теоретически тут запретов нет. Если бы у человечества был гигантский архимедов рычаг, то достаточно было бы приложить нужную силу в нужном направлении, и Земля бы начала вращаться по-другому». И тут у меня возникла идея – смутная, манящая, волнующая, но вероятно ошибочная, как почти все новые идеи: «Получается, что время можно направить вспять; достаточно обратить назад все события. Никаких принципиальных запретов нет. Дело за малым – за реализацией технического решения». Вове эта грандиозная мысль понравилась, но он усомнился в возможности реализации: «Можно обратить какие-либо события, но невозможно повернуть назад все события во Вселенной». Я тут же придумал выход: «А зачем поворачивать все события? Достаточно сделать это локально, на Земле, чтобы земное время потекло вспять. А для начала можно сделать опыт в малом пространстве. Обратить время – значит запустить все процессы, например биологические, в обратную сторону. Так можно вернуть молодость». Червенко одобрительно кивнул: «Сначала нужно это сделать на одном простом объекте – на мышке. Вот не ясно только, как именно можно заставить мышку не стареть, а молодеть». Я согласился, что с мышкой придется повременить. Тогда я еще не понимал, что в стареющем организме накапливается огромное количество молекулярных дефектов (в ДНК, белках и липидах). Организм сам устраняет многие из них, но не полностью. С годами их накапливается слишком много. Тогда наступает конец.