Возможно, в этом их расчет, думал Энвель. Они приучат нас спать вповалку, бояться смерти и использовать темную магию. И не будет больше эльфов, ведь то, что останется, – это будем уже не мы…

Он лежал и смотрел в стену; огонек свечи колыхался, и на камне играли блики и тени. Одна из теней, с лютней в руках, подошла поближе, присела рядом.

– Сколько ты уже не был в Спокойной роще, брат? – спросила тень. – Ты носил повязку, тебе есть кого там навещать…

Энвель махнул рукой.

Где-то за заколоченными окнами ночная птица кричала: «Кто ты, кто ты, кто ты?»

Мне бы знать…

– Кого из нас там не ждут, скажи мне? Но отсюда невозможно уйти.

Он пытался вырваться – закрыть глаза, отправить душу в другие миры. Но постоянно что-то мешало – говорок охранников, чужие шаги, стоны младших, которых пути сна опять выводили к разрушенному городу. Даже треск свечей стал его раздражать.

– Из-за того ли ты не ходишь в Рощу… или из-за тех, кого боишься там встретить?

– Я не эльф, – сказал он тени. – Мы должны быть бессмертны, помнишь? Мы должны быть веселы и холодны… Мне холодно, Ривардан, но мне не весело…

– Раз уж мы проиграли, все, что нам осталось, – это умереть с достоинством…

Бард говорил, как ему и полагалось, и сопроводил свои слова печальным мотивом. Но прав был Гаэль – как бы они ни умерли сейчас, это будет означать поражение.

Лиадан, самый младший из них, стоял, зажмурив глаза, в единственном лунном луче, пробившемся сквозь доски; стоял с протянутой рукой.

Энвель позвал его; тот обернулся с виноватой улыбкой. Протянул на ладони горсть серебряных бусин, выпрошенных у луны.

Энвель только вздохнул.

Лиадан из дома Утесника; родился уже после Заката. Он не виноват в глупости и тщеславии старших, которые проглядели человека. Его род прибыл с моря, чтоб сражаться, и Лиадан, помнящий соленый ветер и бесконечность на горизонте, труднее, чем остальные, переносил неволю. Он высох, как сохнут водоросли на солнце, дышал с трудом, будто рыба, вытащенная на песок.

– Старший, – не выдержал он, – правда ли то, что говорят люди: мы отправимся на море?

Энвель положил руку ему на плечо. Сил нет, отдавать почти нечего…

– Что ты видел во сне? Море?

Он дождался легкого кивка, и понял, что младший лжет. Но когда его имя назовут, он пойдет за людьми с радостью. Любая дорога для него теперь – дорога к морю.

Этой ночью Энвель слышал волну. Мощная, темная, она бушевала и колотилась в поставленную когда-то давно перегородку. Сейчас, в этом безвременье, слившемся в один день, и не вспомнить, зачем ее ставили.

«Ты знаешь, что можно сделать», – сказал Старший, развернулся и побрел по долине, усыпанной маками.

Если поднять перегородку, волна хлынет в башню, захлестнет охрану, вынесет их на свободу, в холмы, в леса. Даст им силу сражаться. Силу побеждать.

Несложный ритуал, несколько слов, которых ты никогда не учил – и никогда не забывал.

И на следующий день он вдруг плетет из бисера волну, грязно-зеленую, штормовую; она выгибает спину, рушит построенный Фингаром стеклянный мост, обрызгивает игроков.

Энвель остановился, поняв, что едва не сделал, – впору благодарить черные браслеты, запирающие силу. Ведь бисер – глупая материя, он все впитывает одинаково…

Энвель поднялся и отошел к окну, прижался лбом к занозистым доскам. Страшнее всего был не испуг, не презрение или непонимание в их глазах. Страшнее – затаенное ожидание. Наверное, благословение – быть человеком. Чужой может использовать темную магию и не увидеть, как скрипят и сдвигаются над головой, точно своды, основы мира; он живет не так долго, чтоб вообще узнать об этих основах. У людей не бывает