Папа сокрушенно вздыхает и потирает виски.

— Но это не значит, что самостоятельная, — вмешивается мама. Перепуганная и всполошенная, обращается к нам обоим: — Давайте постараемся успокоиться. Мы же семья...

— Семья? — усмехаюсь с болью в голосе. — И во сколько Радкевичам обошлось нужное решение "нашей" семьи? — перевожу между ними презрительный взгляд. — Каковы условия? Огласите список!

— Здесь момент ответственности для Ростислава. Он должен получить свой урок. Понять, что все имеет последствия, — объясняет мама.

— К нашему решению это не имеет никакого отношения! — отвечает папа, потряхивая рукой в воздухе.

— Значит, если бы было наоборот, и Радкевичи мечтали о внуке, вы все равно продолжали бы настаивать на своем? — подняв голову, напряженно бегаю глазами по их лицам. — А если бы они обещали обеспечить ребенка полностью? И даже больше? — срываюсь на плач. — Вы бы не стали принимать их поддержку и также настаивали на прерывании беременности? Вы полностью уверены, что для меня так лучше?

Родители переглядываются. Папа вздыхает и складывает перед собой руки.

— Да, Агата, мы уверены, — отвечает твердо. Мама соглашается с ним, медленно кивая головой.

Какое поразительное единодушие. Без тени сомнений. Без колебаний в голосе... Вот только я не верю!

— Очень рада, что вы, наконец, сплотились, — приглушенно произношу, отводя глаза в сторону. — Пусть и против меня.

— Против тебя?! — гневно восклицает папа.

— Да мы прикладываем все усилия, чтобы тебе помочь! — возмущается мама.

— В последний раз говорю! — Папа вновь склоняется надо мной. Беспощадно режет словами воздух, а вместе с ним мое сердце. — Я никогда не позволю своей дочери стать матерью-одиночкой в девятнадцать лет. На этом все! Точка!

Он разворачивается и стремительно выходит из гостиной. Закрываю лицо ладонями. Чувствую на плече мамино прикосновение и резко дергаюсь, чтобы сбросить ее руку. Мама недовольно шепчет: "Агата", но не настаивает и больше меня не трогает.

Не могу остановить рыдания, а мамино присутствие, пусть отдаленное и безмолвное, все равно жутко тяготит. Не могу больше терпеть. Вскочив с дивана, убегаю в свою комнату.

До самой темной ночи лежу в постели, отвернувшись к стене. Сегодня родители не ругаются, мне не слышны их разгоряченные споры. Они тверды в своем решении. Убеждены в своей вере, что поступают правильно.

Слышу звук открывшейся двери. Оборачиваюсь на секунду. В комнату входит мама. Она уже приготовилась ко сну, из-под полы ее легкого халата видна ночная сорочка.

Мама садится на край кровати. Опускает ладонь мне на спину. Поглаживает с нажимом, намекая, что на этот раз не отступит.

— Завтра утром пройдешь УЗИ, — шепчет, склонившись, — если сложится, то и процедуру.

— Ладно, — отзываюсь, больше не поворачиваясь к ней.

— Все будет хорошо, Агата. — Мама тянется ближе к моему уху и добавляет: — Со временем ты все поймешь. И скажешь нам спасибо.

Подавшись вперед, она протяжно целует меня в макушку, а я жмурюсь от нахлынувших слез и бесконечного горя, разрывающего меня изнутри. Сдерживаю эмоции, пока мама поднимается с кровати и, пожелав спокойной ночи, скрывается за дверью. Тогда я даю себе вволю наплакаться. Но в мыслях, за обидой и разочарованием, которые обжигают мои щеки соленой водой, уже зреет решительный план.

Спустя пару часов устало моргаю припухшими глазами. Тело кажется свинцовым, неповоротливым. Но это только внешние ощущения. Внутренне я теперь собрана и не перестаю продумывать то, на что уже осмелилась.

Я достаточно выждала. Теперь пора действовать.