Продолжился первый Дианкин юбилей торжественной раздачей торта. Над ним, большим, многоярусным, воздушным щёлкали вспышки фотоаппаратов, когда она удивлённая смотрела то на папу, то на маму, а те вдвоём дружно задували её первую свечу.

А потом начались игры, разные забавы и конкурсы с аниматорами.

У Марины чуть сердце не остановилось, когда в «каравае» Диана неожиданно выбрала её. И пока, не веря своему счастью, играла с малышкой, не замечая больше ничего вокруг, кроме её счастливых глазок, к ней подсела Елизавета Гомельская.

Это была их первая настоящая встреча.

Встреча, которой с момента получения приглашения, Марина боялась больше всего. Всё же Лиза мать этой девочки, что так похожа на Маринину дочь. Мать, что кормила её, пеленала, сидела бессонными ночами у её колыбели, видела, как прорезался первый зубик, утешала, когда та плакала, расчёсывала кудряшки, целый год и днём и ночью была рядом.

Мать — это не просто женщина, что нянчится с ребёнком. Ведь она тоже носила дитя под сердцем, тоже в муках рожала, и её ли вина, если окажется, что произошла ужасная ошибка. Но пока Марина не была ни в чём уверена, она боялась об этом даже думать.

— Ой, а я вас помню, — и не подозревая какие мысли роятся у гостьи в голове, радостно заявила Елизавета Гомельская.

— Правда? — едва дыша, повернулась Марина и стиснула зубы, когда Диана тут же с трудом, но потянула подаренного зайца к маме.

— Вы же с «Вест-Иста»? — беззаботно и как-то рассеянно спросила Лиза. — А я всё смотрю и думаю: откуда я вас знаю? Вам всё же удалось достать приглашение? — она равнодушно посмотрела на игрушку, что ей показывала дочь. — Спасибо, малыш. Играй сама, — и отставила в сторону эту гору розового плюша. — Да, можно его покормить, — кивнула она, когда Диана ткнула пальцем в вышитый рот, словно спрашивая её разрешения, и снова повернулась от ребёнка к Марине, ожидая ответа.

— Мне прислал ваш муж, — безошибочно угадывая, что госпожа Гомельская приняла Марину за рядовую сотрудницу компании, решившую всеми правдами и неправдами попасть на анонсированную грандиозную вечеринку, не спешила представляться Марина.

— Правда? Ой, он мог. Он такой добрый, — как-то беззлобно и просто поверила Лиза и принялась болтать с Мариной как с лучшей подругой, ничуть не смущаясь, что видит её второй раз в жизни, и что они, видимо, из разных слоёв.

Не чувствовалось в ней ни утончённого высокомерия, ни снисходительного превосходства, даже фальшивого «да я такая же, как ты» в словах этой красивой девушки Марина не уловила. А жаль. Так хотелось, чтобы она оказалась плохой. Как минимум, бессердечной крашеной стервой, как максимум, безмозглой дурой. А ещё лучше, чтобы вовсе была не жертвой роковой ошибки, а подмену мёртвого ребёнка на живого устроила сама. Чтобы посмотрела на Марину и испугалась. Узнала. Почувствовала угрозу, опасность, неизбежность расплаты. Тогда Марина всё поняла бы без слов, без тестов и возненавидела бы её всеми фибрами души. Заранее. Авансом.

Но судя по её равнодушной доброжелательности, Марина была для Елизаветы Гомельской лишь случайной гостьей и никем больше.

Всё то недолгое время, что Марина видела Лизу, она казалась ей какой-то отстранённо-потерянной. Словно заблудшей, запутавшейся и усердно ищущей истину в вине. Но оно приносило лишь вкус пепла и горечь разочарования, как обычно и бывает, когда ищешь счастье на дне бокала. А именно счастья в семейной жизни Гомельских, как показалось Марине, и не хватало. А, может, ей именно показалось.

Может, они просто поссорились? Поэтому во время праздника Роман не смотрел на жену, только на дочь. А Лиза и вовсе не смотрела ни на него, ни на дочь. Вот как сейчас. Болтала, вертя головой по сторонам, пока Марина не сводила глаз с малышки, которая самостоятельно решала задачу: где, чем и как накормить зайца.