Погружённая в воспоминания, не слышу, что говорит Лерка. А между тем мы подъезжаем к их коттеджу. Тётя Света со своим мужем жили беднее, чем мы, зато сейчас их дом кажется мне невероятно уютным и тёплым. Я полюбила небольшие дома, в которых царят гармония и любовь.

Меня обустраивают в одной из гостевых комнат, здесь принимаю душ, переодеваюсь… И прислушиваюсь к тому, как тихой поступью в сердце пробирается счастье… Чтобы оно воцарилось там полновластно, мне осталось немного – увидеть маму.

Тёть Света перехватывает меня уже в прихожей:

– Убегаешь? Даже не пообедаешь?

Немного смущаюсь:

– Пока не хочу. Слишком волнуюсь.

Тётя Света смурнеет.

– К матери?

Киваю.

Она вздыхает:

– Мирослава сильно изменилась, Фень. Они сломали её. Она совсем отдалилась от нас. Не общается. – Снова глубокий вздох. – Это я виновата. Родную сестру с ребёнком за борт выкинула. Ничего, потеснились бы, ужались… – Смахивает слезу, обнимает меня: – Прости, ребёнок. Если сможешь – прости.

– Да что вы, тёть Свет, – ласково хлопаю женщину по спине. – Вы не виноваты. Да и не смогла бы мама у вас жить. Вы же знаете – она к другой жизни привыкла. Её искала.

Тётушка качает головой:

– Ты такая добрая девочка, Фень. Другой бы обозлился, отделился бы от всех.

Улыбаюсь, вспоминаю Татьяину науку: «Тратить жизнь на негативные эмоции – себя не уважать»…

– Я пойду, – говорю, – всё-таки сегодня мой день рождения. Для мамы это всегда был особенный день.

Утешаю себя, потому что за пять лет мама ни разу не поздравила меня.

Пока такси везёт меня к логову Семёновых – я по-прежнему называю это жилище так – смотрю в окно и загадываю: какой будет наша встреча? Какой стала моя мама? Она у меня всё-таки очень классная. Вон, даже Семёнов, в конце концов, женился на ней, хотя и обзывал сначала всякими гадкими словами…

И вот я уже стою у ворот. Вся дрожа, нажимаю кнопку звонка.

– Назовите себя, – требует голос в домофоне, висящем у калитки.

– Феодосия Рубанова, – представляюсь.

– Вы к кому? – продолжает всё тот же безэмоциональный, будто металлический голос охранника.

– К Мирославе Руб… Семёновой, – быстро поправляюсь: новая мамина фамилия неприятно царапает болючими воспоминаниями, – её дочь.

В домофоне шорох, какие-то переговоры – слов не разобрать – и наконец ответ, выбивающий почву из-под ног:

– На ваш счёт распоряжений не было. Я не могу вас впустить.

Мне хочется кричать и колотить в калитку ногами: как так! Там моя мама! Вы не имеете права прятать её от меня. Уже набираю воздуха, чтобы выпалить всё это, как раздаётся:

– Извините, сейчас молодая хозяйка примет вас.

С тихим щелчком калитка открывается. Я с опаской ступаю на вымощенную камнем дорожку, ведущую к массивной входной двери. Дом Семёновых за эти годы обветшал, стал каким-то приземистым, но по-прежнему выглядит мрачным замком.

Дверь мне открывает девушка – не видела её раньше – в униформе горничной и фартуке. Проходится по мне равнодушным неживым взглядом, машет куда-то вглубь помещения:

– Идите, Людмила Никитична вас ждёт.

Прохожу.

Людка сидит на диване в гостиной и рассматривает свои ногти. Она так раздалась и поширела, что ей не дашь восемнадцати. Громбаба лет тридцати. Яркий макияж лишь добавляет возраста.

Смотрит на меня, как на букашку, ухмыляется.

– Чем мы обязаны визиту такой великосветской особы? – ехидно спрашивает она.

– Ты знаешь, – отвечаю резко, потому что не настроена на дебаты с ней, – я приехала к маме. Где она? Хочу с ней поговорить?

Людка смеётся, отсмеявшись, вытирает слёзы.

– Маме? Не помню, чтобы в этом доме была твоя мама. Если ты имеешь в виду жену моего отца, – она делает бровками, – то, насколько мне не изменяет память, она отказалась от своей сумасшедшей дочурки ещё пять лет назад. И правильно сделала.