Навстречу новой жизни, где мне заново придётся учиться мечтать…

6. – 4 –

За четыре года до событий пролога

– Эй, мелочь, выше нос и больше жизни! – Татьяна ласково щёлкает меня по лбу и фальшиво напевает: – Я ведь взрослая уже, восемнадцать мне везде…

Смеюсь. Рядом с моей приёмной мамой сложно грустить – она умеет заряжать позитивом.

– Ты снова все слова перепутала, – пеняю я.

Она разводит руками:

– Что ты хочешь, старческий склероз. Мне сколько лет-то уже! Это тебе восемнадцать!

– Ой-ой, не прибедняйся! – шагаю к ней, прижимаюсь к высокой мягкой груди.

Татьяна любовно ерошит мне волосы, потом, глянув из-за плеча, фыркает и разворачивает меня:

– Полюбуйся на этого наглеца!

Кот Басик с деловой мордой забрался в мой открытый чемодан и сейчас гордо возлежит на одежде, вылизывая лапы.

– Ну что с ним будешь делать, – притворно вздыхаю я, наклоняюсь и треплю пушистого супостата за ушком. – Третий раз уже гоню…

– С тобой хочет, – говорит Татьяна, и я замечаю в её глазах печаль. Мне тоже невесело и немного страшно.

Пять лет назад, приехав в этот старый домик на окраине крохотного курортного городка, я и не думала, что снова смогу полюбить и открыть кому-то своё сердце. Слишком уж оно было изранено предательством самого близкого человека, смертью отца и осколками счастья…

Но Татьяне удалось невозможное – она покорила меня. Ненавязчиво. Не лезла в душу, не давала ненужных советов. Просто была рядом. Раз за разом, день за днём пробивая стену моего отчуждения. Чтобы иметь право приглядывать за мной, ей пришлось оформить приёмного ребёнка. А маме – официально отказаться от своих прав. И Татьяне удалось примирить меня с этим решением мамы: типа, так надо для дела, временно, до тех пор, пока мне не исполнится восемнадцать.

Татьяна заботилась обо мне, как могла, став не столько родительницей, сколько старшим другом и мудрым наставником. Она оказалась очень простой и интересной. Писала любовные романы и продавала их в сети. Растила цветы и делала из них потрясающие букеты. А по выходным – любила собирать друзей у себя на заднем дворе. Повод всегда находился – хоть День взятия Бастилии. Словом, у нас всегда было шумно и креативно. Она даже умудрилась купить для меня пианино и помогла поступить в здешнюю школу искусств – пусть не такую шикарную, как в моём родном городе, но вполне приличную, с замечательными педагогами. В обычной школе тоже дела пошли на лад – Татьяна тут же вступила в родительский комитет и просто прожила со мной вместе все пять лет школьной жизни, разделила все беды и радости. Лишь об одном грустила, что я отшиваю всех мальчишек. А я просто всех мысленно сравнивала с ним… И все проигрывали… Об Илларионе, чудесном подарке и о том, как его уничтожили, я рассказала приёмной маме. Она лишь качала головой и обнимала меня.

Рядом с ней я была спокойна и счастлива. И даже то, что после подписания бумаг, мама не звонила мне и вовсе никак не связывалась, не столько расстраивало меня. Здесь, с совершенно чужим человеком, мне было тепло, как в далёком детстве. И пусть жили мы отнюдь нешикарно, зато дружно и весело…

А ещё у нас был Басик. Пушистый котофей покорил меня сразу и наповал. В первую же мою ночь в этом доме он запрыгнул ко мне на постель и начал деловито вылизываться. И когда я спросила: «Собираешься здесь спать?», посмотрел выразительно: мол, я и так здесь всегда сплю, но так уж и быть, тебе тоже разрешу.

Восемнадцатилетия я ждала и боялась. Ведь этот возраст означал, что опека Татьяны заканчивается, и мне нужно возвращаться в прежнюю жизнь. К тому же, как я не говорила себе, что мама предательница – всё равно скучала по ней. Очень сильно. Тётя Света и Лерка – кстати, с кузиной мы сдружились и часто переписывались и перезванивались через мессенджер – сообщили мне, что год назад мама официально стала Семёновой. Но, как добавила Лерка, не только по фамилии – по духу.