– Где она? – спрашиваю еле слышно, заглядывая вглубь квартиры.

– В ванной…

Я быстро прохожу в указанном направлении и приближаюсь к ванной комнате. Дверь была закрыта, а изнутри слышался шум льющейся воды и плачь. Раздражающий, ненавистный. Мое сердце сжимается от боли.

– Ал? – зову я и стучу в дверь.

– Уходи! Я сказала, оставь меня, мама! – следует крик.

– Это Яна! Слышишь меня? Алин, пожалуйста…

Следует пятисекундное молчание, затем прекращает доноситься шум воды и слышатся шаги. Щелкает замок, дверь слегка приоткрывается. Вижу лицо Алины: под глазами синяки, губы в глубоких кровавых трещинах, в кончиках рта раны, а на шее синие борозды, словно от удушья. 

– О Боже… – не сдерживаюсь я. 

– Что тебе надо? – грубо спрашивает Алина и выходит из ванной закутанная в коротенькое полотенце. Мне открывается вид на ее длинные ноги, руки, ключицы. Все в ранах, ссадинах. На запястьях черные полосы от веревок, а на бедрах много синих следов, один из которых был похож на очертания человеческой руки. Точнее, огромной мужской ладони. Словно ее ляскали, били, мучили…

– Что произошло? – спрашиваю.

– Ничего! – отрезает, направляясь в свою спальню. 

Я иду следом за ней.

– Как ничего? Я же вижу, Ал… Тебя изнасиловали, да?

– Нет! Все было по обоюдному согласию! – кричит она, не сдерживая слез. – Уходи, Яна. 

– Нужно обратиться в полицию… – пытаюсь надоумить ее, но получаю от девушки один устрашающий взгляд, полный ненависти, презрения и злости. 

– Не лезь не в свое дело, поняла? Оставь меня в покое, забудь то, что видела, иначе и сама такое получишь! – шипит, словно змея, и я отшатнулась от девушки. Это уже не Алина, не моя подруга… Совсем не та, какой она была еще два дня назад. 

– Я хочу помочь… Только скажи… – еще пытаюсь чего-то добиться. 
Она отрицательно качает головой. 

– Нет, Яна. Все уже прошло, и лучше не испытывать судьбу на прочность еще раз. Они знают, где я живу, и, если хоть какая-нибудь информация выплывет, уберут всех. 

– Они? – удивляюсь, и Алина отводит взгляд.

– Уходи, и не смей никому об этом говорить. В твоих же интересах. Потому что если ты поднимешь эту тему, я буду отрицать все. То, что случилось, было по обоюдному согласию! Ясно?! – настаивает, но я, конечно, ей не верю. Жаль только, что мое неверие ничего не решит. Ничего не изменится. Алина запуганна и настроена очень решительно.

– Хотя бы в больницу сходи, – прошу. – Мама волнуется…

– Схожу, – обещает девушка, спрятав от меня взгляд. 

Вот так вот… Теперь даже по улице ходить небезопасно. Жаль, что этих ублюдков не накажут, потому что без желания Алины ничего не доказать. А я вообще не смогу ей никак помочь, кроме как поддерживать и не настаивать на том, чтобы она изменила решение. Сейчас ей главное внимание, забота и много разговоров. Нужно показать, что ее никто ни в чем не винит, что все ее любят, как и раньше. Не давить и помочь пережить этот ужас. 

Как же все-таки опасен мир…

Соболь

Хочу ее… Как одержимый…

Мысленно тянусь к ней и так же мысленно останавливаю себя. Она молоденькая совсем. Ее тело и лицо еще не знает, что такое популярная, штучная красота из-под скальпеля хирурга, где тебя пичкают силиконом и другой гадостью. Она настоящая, не испорченная, не тронутая. Но, блядь, ей всего лишь восемнадцать, мне тридцать восемь… А самое главное – мое присутствие рядом с ней, вне сомнения, испортит ей жизнь, очернит судьбу, поставит под угрозу. Не потому что я не смогу ее защитить, нет! Просто она еще совсем мало прожила, не видела мир, ничего не пробовала, а, когда она станет моей, все, что ей удастся получить от этой жизни, будет только то, что я позволю.