Только осознав, наконец, что его все равно никто не слышит и слышать не собирается, Эдик перестал тарабанить. Кожа на ребре ладони треснула от ударов по металлической двери и кровоточила. Он опустился на холодный бетонный пол и бездумно уставился в высокое зарешеченное окно. Так и сидел до тех пор, пока не загремел замок и раздался окрик:

– Стрельцов, на допрос!

Эдик обрадованно вскочил на ноги, слава богу, теперь все выяснится, быстро встанет на свои места. В плечо ему уперся жесткий камерный ключ, тычок которого он принял за ствол автомата или пистолета:

– Вперед! Не останавливаться!

И снова он шел по лабиринтам коридоров и переходов. Руки за спиной были жестко скованы наручниками…

А до того была Мытищинская прокуратура.

Когда Стрельцова впихнули в кабинет, сидевший за столом человек со скучающим видом взглянул на задержанного. В кабинете было невыносимо жарко. Дряхлый вентилятор с поникшими резиновыми лопастями был не в состоянии даже шевельнуть лист бумаги на столе.

– Присаживайтесь вот сюда. Я – Муретов, следователь Мытищинской районной прокуратуры. Давайте, Стрельцов, рассказывайте, что успели сотворить?

Когда? – пожал плечами Эдик.

– Сам знаешь. Не придуривайся. Сегодняшней ночью. – Следователь отвинтил колпачок авторучки, достал синий блокнот: – Давай, говори!

– А можно водички? – попросил Стрельцов.

– Успеешь, – понимающе усмехнулся Муретов, но, прикинув, все же сжалился над страждущим. Плеснул воды из мутного графина в такой же свежести стакан и протянул задержанному: – Извини, коньячку не держим.

Эдик одним глотком опорожнил теплую воду и выдохнул:

– Так что я вам должен рассказывать?

– Много вчера выпили?

– А какое это имеет значение? Никто не считал… И что, это преступление?

– Значение, гражданин Стрельцов, может иметь любая мелочь, даже на первый взгляд не относящаяся к делу. И если я задаю вопрос, на него следует отвечать. Это понятно?

– Понятно… По литру на брата точно было, – повинился Эдик. – Может, даже по полтора. Девушки, естественно, выпивали поменьше. Но все-таки, что именно я вам должен рассказывать? Не про эту гульку же… кто сколько выпил…

– Ой, только не говори мне, что ты ничегошеньки не помнишь, пьяный был в стельку и так далее. Я это уже столько раз слышал… – Муретов вновь взялся за авторучку. Повертел ее между пальцами, затем, так ничего и не записав, положил на стол. – Итак, кого ты вчера ночью драл?.. Не помнишь?.. Впрочем, это неважно. Главное – она помнит.

– Кто она?

– Потерпевшая, кто же еще? – Следователь поправил галстук и вдруг со всего маху стукнул кулаком по столу: – Та самая, которую ты изнасиловал как скот!

– Тут какая-то ошибка. Никого я не насиловал.

– Ага! Ты у нас безвинная овечка… В общем, мой тебе совет: пиши явку с повинной, зачтется. На даче в Правде вчера был?

– Где?

– В дачном поселке.

– Был. Не знал, что это Правда.

– Правда, Правда… Вот правду мне и пиши. Держи бумагу и ручку.

Стрельцов покорно начал писать под диктовку следователя:

«Прокурору Мытищинского района Московской области от Стрельцова Эдуарда Анатольевича»,

– Укажи свой год рождения и место жительства.

«1937 г.р., проживающего: г. Москва, ул. Автозаводская, корп. «Г», кв.55».

– Теперь обязательно обозначь – «Явка с повинной», – подсказал подобревший Муретов. – А дальше можно в произвольной форме обо всем, что произошло этой ночью на даче в Правде. Но со всеми мельчайшими подробностями.

Стрельцов вновь безропотно кивнул и принялся писать:

«Явка с повинной. 25 и 26 мая 1958 года мы были на даче в Правде. Никакого изнасилования я не совершал и ничего про это не знаю. Стрельцов».