– Она сотворила чудо, – озвучивая то, что все в Федерации и без неё знали, сказала одна из молодых Чав-Чав.

– Заткнись, не мешай ей спать. – рыкнула на ту Гончья, а после, более не доверяя собравшимся соплеменницам, отползла спиной к входу, села и принялась ждать, стеречь.

Ночь пролетела в одно мгновение. Не сомкнув глаз и просидев всю ночь у входа, Гончья дожидается, когда выйдет Рабнир, затем вновь готовится заступить на охрану. Когда медоед выходила, взгляд её был опущен, белые волосы прикрывали загорелое лицо, прятали глаза, но на подбородке подруги она увидела её… слезу. Зайдя внутрь, подойдя к кровати, Гончья в приступе гнева, накатившей злобы, до хруста собственных зубов сжала челюсть. Внутри неё всё сжалось, а сердце было готово вырваться из груди. Левый глаз Агтулха Кацепта Каутля был перетянут белой тканью, бинтом, который в последние берегли для самых знатных особ. Через нос, через лоб, вокруг его головы проходили так же белые тугие бинты. Пусть он и спал под покрывалом, на шее, плечах, запястьях также повсюду виднелись повязки.

– О, небо… – Сжала кулаки Гончья. – Я лично порву этих сук…

– Если не можешь сдержать эмоций, лучше покинь его, – пробормотала старуха. – Сейчас Агтулх Кацепт Каутль в мире духов, общается с предками и теми, кто придёт после нас. Ему нужен покой, тишина, спокойствие и защитница, а не глупое крикливое дитя у его кровати.

Гончья тут же взяла эмоции под контроль; извиняясь, поклонилась старой знахарке, затем молча поклонилась без сознательному Алексею и встала у его изголовья. Гончья мучилась; ей было тяжело от собственных мыслей, от бессонной ночи. Так же, как она, мучилась снаружи Рабнир, а с ней ещё почти двести женщин, окруживших шатёр, не подпускавших к нему ни детей, ни рабов, ни птиц, ни даже насекомых. Мир замер в ожидании выздоровления Агтулха, и, вернувшийся с вопросами Добрыня, увиденному зрелищу был очень и очень не рад.

Накал боёв в последние дни стих, враг установил полный контроль над береговой выжженной линией, соединил и обеспечил безопасность на территории между двумя фортами. Враг укреплялся, готовился к длительной обороне, и им, Федерации, именно сейчас, как никогда ранее, следовало готовиться к наступлению, к новым диверсиям, атакам. Но ранение мальчишки, известие о том, что Агтулх при смерти, буквально уничтожило мораль в войске. Суеверные Кетти верили, что во всех их победах и удачах причастен Агтулх. Теперь, когда он ранен и не способен молиться за их тела и души, многие дезертировали. Не предали или вообще убежали из армии, а самовольно покинули подразделения, неся ахинею вроде: «Мы должны защитить нашего бога!» Добрыня предвидел подобный исход, много раз думал, что произойдёт, если Лёша заиграется, и ему придётся с ним что-то делать. Теперь он получил ответ, и результат его не на шутку обеспокоил. На фронте остались лишь немногочисленные персоны Кетти и новоприбывшие племена, которых хер Алексея ещё не тронул.

Оценив ситуацию, Добрыня делает следующие выводы: За Лёху добрые пятьдесят семь процентов всей армии. За самим Добрыней процентов тридцать, и то, если узнают, что придётся идти против воли Агтулха, будет в разы меньше. Оставшиеся тринадцать – либо молокососы из мелких, только присоединённых племён, либо слуги Оукай и тех, кто присмыкался исключительно перед главами других семей. Чтобы по-настоящему править и побеждать, не оглядываясь на малых старейшин, Добрыни требовался контакт с Империей. Ему нужны были наёмники, солдаты, сражающиеся за деньги, которым плевать на религию и чужие нравы. Личная гвардия Добрыни хорошо подчистила старый могильник. Второй отряд, который якобы должен был защищать наследие Кетти, тоже направлялся в склеп за богатствами, и… гибель его, а также пропажа остатков драгоценностей, очень огорчили старика. С золотом он мог как подкупить республиканок, дав им золото, земли, и обещания о безопасности в обмен на помощь, так и, в случае надобности, закупиться боеприпасами, обновить арсенал торгуя с империей. Теперь же кто-то бесцеремонно спиздил добрую половину всего золота, и для воплощения собственных идей в жизнь ему предстояло вычислить, кто это сделал. А после так же взять и ограбить «грубияна». Добрыня собирался использовать свой личный, верный отряд, поступить так же, как поступили слуги Крысинии, в чужие земли заслать диверсионную группу, с которой он хотел отправиться и сам. Его не устраивало положение, где бабье войско, обоссав колени от одного ранения своего «короля», тут же бросило оружие. Пока они бездействовали, враг мог обрести веру в себя; он укреплялся, готовился к новой битве, а племя…