Он протягивает мне идеально гладкое зеленое яблоко, которое, по всей видимости, я гипнотизировала взглядом. Дико люблю этот сорт – только смотрю на него, во рту кисло становится.

– Мытое, бери.

– Ты… – не могу выразить словами, а от одного легкого касания меня бьет током. – Боже, спасибо тебе, правда не стоило. Ты сделал так много, слишком много. Завтра, как Лиса проснется, мы уйдем.

– Замолчи, – пресекает он бурный поток слов резко, но не зло. – Я думал о вас с Лисой. У вас есть кто-нибудь, кто сможет помочь в ближайшее время?

Есть только Ася, на которую я до сих пор злюсь.

– Да, – вру я ему в лицо.

– Родители?

А вот тут солгать не получается. Качаю головой, опустив глаза в пол.

– Папа погиб.

– Сочувствую. Мать, видимо, тоже не вариант? – так просто угадывает он.

– Не вариант, – ухмыляюсь я.

– Лиса не ходит в детский сад?

– Нет, она маленькая, ей недавно исполнилось три, но… – я сдаюсь и отвечаю как есть: – Если честно, с моей работой это не выход. Ни один садик не работает круглосуточно, по праздникам и на выходных. Раньше в доме жила девчонка, которая подрабатывала няней. Она сидела с сыном в декрете, и я всегда могла оставить Лису у нее. Даже с ночевкой, когда появлялась стоящая подработка. Но недавно она уехала к маме в Воронеж, и я… я больше такой не найду.

Закончив монолог, я едва сдерживаюсь. Сильно надеюсь в душé, что Фед не считает меня плохой матерью. Знаю, что все это не очень хорошо звучит, но я правда стараюсь. Изо всех сил. И буду стараться больше и лучше! Честно!

И почему так стыдно перед ним? За все. За то, что видит слабой и никчемной.

– Давай так, – выдает он, явно что-то взвесив в голове, подходит ближе на шаг, два, три. – Вы останетесь здесь.

– Но…

– Выслушай, хорошо? Ты снимешь у меня комнату. Ту, что наверху. Я и раньше ее сдавал, вы меня не стесните, тем более дома я бываю не так часто. Тысяч за пять.

– Это мало.

– Хорошо, десять. Надо будет, договор заключим, но мне он до одного места. И сразу послушай, не перебивай. Я дам тебе отсрочку. Пару месяцев или больше, пока не разберешься с квартирой. – Он одним взглядом заставляет замолчать и слушать, хоть у меня множество доводов против. – Если захочешь отблагодарить, поможешь с ужинами и уборкой, но только когда поправишься. Я в свободное время могу предоставить услуги няньки и таксиста. Его не так много, но имей в виду. Если затеешь ремонт, тоже подскажу, организую. А теперь давай поедим.

И Дым просто отходит. Достает из духовки запеченную курицу и садится за стол. Для него все так просто. Для него, но не для меня – меня очень внезапно накрывает истерика. От усталости, от несправедливости, от его непонятно откуда взявшейся доброты, в которую я не верю, – от всего. Яблоко с громким звуком падает на пол и катится под стол.

– Мне не нужна благотворительность, – резко заявляю, гордо задрав подбородок. – Я не знаю, когда вылезу из долгов и вылезу ли вообще. Я не закончила уборку у Вознесенских, мне не заплатили, и я не знаю, захотят ли они меня видеть снова. Если я разболеюсь и не выйду через пару дней в «Квадрат», меня попрут и оттуда. Я не смогу отплатить тебе за все добро, что ты делаешь для нас, поэтому будет лучше уйти, – совсем не твердым к концу выступления голосом произношу и все-таки всхлипываю сдавленно, хоть и старалась держаться изо всех сил. – Тем более что я испортила тебе день рождения.

Отвернувшись, я смахиваю слезу и собираюсь бежать сверкая пятками. Но меня ловят в кольцо рук. Внезапно. Обнимают со спины.

Становится безумно тепло, я позвоночником ощущаю жар от его тела, а я так давно не чувствовала чужой теплоты. Кусаю губы, но рыдания все равно вырываются, будто из самой груди. Потому что я забыла, каково это – когда в твоей жизни есть кто-то еще, пусть даже такой вот малознакомый мужчина, который по доброте душевной дает кров и еду без гарантий, что я отплачу. Я и не помню уже, какого это – понимать, что ты не одна.