Любовь Абрамовну выводили из прощального зала под руки. С одной стороны – дочь Фирочка, с другой – любимый зять Серега Самошников.
Сзади ковылял на протезе старый друг – Ваня Лепехин. А за ним и другие работники ателье, где Натан Лифшиц проработал больше тридцати лет...
Выйдя на свежий воздух, все направились к черному закрытому похоронному автобусу, на котором сюда и приехали.
Ваня Лепехин подошел к водителю, дал ему много денег, сказал:
– Всех развезешь по адресам. Кто куда скажет. Понял?
Водитель пересчитал деньги, удивленно хмыкнул:
– Чего ж тут не понять? Все будет в ажуре, хозяин.
– Я проверю, – пригрозил ему Ваня.
Обошел автобус, сказал своим сотрудникам:
– Залезайте, рассаживайтесь и называйте свои адреса. И не вздумайте ничего платить – я уже вперед рассчитался...
– А вы? – спросил его кто-то.
– А я на своей тачке Любочку... в смысле, Любовь Абрамовну с детями домой повезу.
ВНУТРИ ПОХОРОННОГО АВТОБУСА
Из медленно ползущего похоронного автобуса всем было видно, как на автомобильной стоянке для частников хромой Ваня Лепехин помогает Сереге усадить Любовь Абрамовну в свою старую «двадцать первую» «Волгу».
Шофер автобуса глянул в зеркало заднего вида на сидящих в салоне, показал на «Волгу» Вани Лепехина, сказал осторожно:
– Строгий у вас хозяин.
– Никакой он не хозяин... – печально сказала женщина в черном. – Он лучший мужской закройщик в городе. К нему очередь на год вперед расписана!.. Двое их было таких. Одного только что похоронили...
Похоронный автобус выбрался на широкий, забитый трамваями, троллейбусами и грузовиками проспект, влился в общий транспортный поток и растворился в нем...
КВАРТИРА ЛИФШИЦЕВ-САМОШНИКОВЫХ
... Поминали Натана Моисеевича узким семейным кругом – Любовь Абрамовна, с провалившимися, выжженными глазами...
...красивая седеющая Фирочка, жестко взявшая бразды правления в семье в свои руки...
...тихий и верный Серега Самошников, зорко следящий за Любовью Абрамовной – чтобы вовремя подать нашатырь или валерьянку...
...и старый-старый друг Натана Моисеевича, знаменитый закройщик из того же ателье – одноногий Ваня Лепехин.
Когда отплакались, помянули, пожелали Натану Моисеевичу «землю – пухом», старый Ваня Лепехин с трудом встал из-за стола, заботливо поправил кусочек черного хлеба на полной до краев рюмке, стоявшей напротив опустевшего места Натана Моисеевича, и надрывно сказал:
– Я, конечно, извиняюсь... Я еще со вчерашнего вдетый. Не судите меня, ребятки... Любушка, подружка моя... Мать честная!.. Фирка! Да сядь ты, ради Бога!.. Не колготись – всего хватает... Серега, сынок! Налей девочкам...
Он поднял большую рюмку с водкой, скрипнул зубами и посмотрел на пустое место Натана-старшего.
– И ты, Натанка, слушай... Не прощу!!! Мы с им, с корешочком моим, за их воевали!.. Я, блядь, ноженьку свою за их отдал, а они, суки, крестничка моего... ребеночка нашего Толиньку, дедушку своего любименького погребсти – не отпустили!.. Что же это за власть такая блядская?! Мать честная... И на Лешку я в обиде. Хоть он и артист, хоть и в ГэДээРе сейчас представляет! Мог бы, засранец, объявиться, когда у нас тут такое... А за Толика-Натанчика, за внученьку нашего, сердце у меня на куски, блядь... Вот я тут все думал, думал... Дом у меня есть. На черный день покупал. Хороший дом. Четырнадцать соток при ем. Полста километров от города – не боле... Чего я решил?.. Толянчику нашему дом этот! Завтра и отпишу! Потому как... Натан! Натанка, друг мой сердешный... Ты там без меня особо-то не тоскуй... Не кручинься. Я к тебе скоренько прибуду. Недолго тебе ждать-то меня осталось... Вот на Толика дом оформлю и... привет, Натан Моисеевич! Это я – Ваня Лепехин, кореш твой фронтовой, преставился!.. Наливай, Натан, чего смотришь, бля?! Встречай гостя, мать честная!..