Для провинциальных фашистских боссов это означало: новая правительственная коалиция положит конец активности отрядов действия и всесилию дубинок и кистеней. И им не придется более распоряжаться в своих районах как в собственном доме.

– Я создал фашизм, я возвысил его и продолжаю держать в своем кулаке! – похвалился Муссолини на конгрессе партии в Падуе.

Однако горстка настроенных решительно деятелей решила доказать, что он ошибается.

Около полудня 31 декабря 1924 года шестьдесят провинциальных начальников милиции молча и с суровыми лицами шли по улицам Рима. Миновав колонну Марка Аврелия, они вошли в пустынный двор дворца Чиги. Затем все, как один, направились к кабинету Муссолини, находившемуся на первом этаже.

На первый взгляд это была рутинная церемония, введенная самим дуче: со всех концов Италии к нему прибывали делегации с новогодними поздравлениями. На этот раз только их лидер Альдо Тарабелла и его приспешники знали истинную причину этой миссии: побудить Бенито Муссолини стать неограниченным диктатором – раз и навсегда.

Отодвинув в сторону Наварру, тридцать три человека из группы вошли без всякого приглашения в кабинет Муссолини, сидевшего в дальнем углу у стены, декорированной боевыми топорами, с министром финансов Альберто де Стефани и шефом милиции генералом Гандольфо. Тарабелла протянул дуче через стол письмо от флорентийца Туллио Тамбурини.

Хмурый Муссолини быстро просмотрел текст письма, в котором Тамбурини сообщал о начатой им в городе «чистке» антифашистских элементов.

Тарабелла не стал терять времени попусту и, как говорится, показал зубы.

– Нам не нравится складывающаяся обстановка, – зло сказал он Муссолини. – Тюрьмы полны фашистами, фашистов предают суду, а вы не хотите взять на себя ответственность за дело революции.

Муссолини, которого обступили со всех сторон, спросил, не скрывая раздражения:

– А что приносят акции отрядов действия? Сейчас необходимо нормализовать положение вещей, и ничего более.

В ответ послышался хор язвительных замечаний. Как бы про себя Муссолини произнес:

– Трупы, которые они бросают мне под ноги, мешают мне идти вперед…

– Какой же вы вождь революции, – воскликнул Тарабелла, – если боитесь трупов?!..Вы идете на уступки, чтобы угодить оппозиции, но этим только добьетесь своего бесславного конца. Вам надо набраться мужества перестрелять лидеров оппозиции.

– Расстреляны должны быть похитители Маттеотти, – вспылил Муссолини.

Тарабелла и его сопровождающие оставались неумолимыми, видя его слабость и изолированность. Как бы ставя точку в разговоре, один из них достал кинжал и положил его на отполированный до блеска стол Муссолини, воскликнув:

– Если вы хотите умереть, умрите, а мы не желаем!

– Это – мятеж, заслуживающий наказания, – ответил дуче едва слышно.

Тарабелла посмотрел на него с недоумением. Ведь всего день назад он сказал на очередной вечеринке одному из партийных боссов, Джиованни Пассероне:

– Я готов идти вперед. Сейчас же он произнес:

– Я не хочу обмануться. – И повторил еще раз: – Я не хочу обмануться.

Он посмотрел на всех присутствующих, пытаясь продемонстрировать железную волю, читая в глазах обступивших его мужчин требование быть непоколебимым лидером, решительным и непримиримым.

– Мы уходим, – завершил разговор Тарабелла жестко, разделяя одно слово от другого. – Но мы захлопнем за собой дверь.

Муссолини ничего не ответил. Выходя, каждый отдал легионерский салют. В полном молчании он важно и не торопясь смотрел на то, как они выходили.

Последний, как и говорил Тарабелла, хлопнул дверью. Этот грохот слился с гулом артиллерийского выстрела, возвестившего наступление полдня, произведенного из пушки на Джаникулюмской высоте. Звуки эхом отдались в коридорах дворца Чиги, как дурное предзнаменование.