Последнее он сказал между делом: вроде как для себя, но при этом так, что я услышала и справедливо оскорбилась. Что за намеки?!

– Мне нравится у вас в институте. И я УЖЕ успела к нему привязаться.

– Подумай, Красовская, – декан откинулся на спинку кресла и лениво посмотрел на меня из-под полуприкрытых век. – Ты на четвертом курсе. Не успеешь оглянуться – уже и ГОСы подоспели… К чему тебе лишние сложности с получением диплома?

О-о-о, приехали. Уже не намеки, а прямо-таки угрозы... И тут меня взяла злость.

– Не собираюсь я никуда переводиться. Для этого нет оснований!

– Нет, говоришь?.. – его сдержанность дала трещину, и в голосе явно проступило раздражение. – А как же твой непростительный телефонный звонок?

Сердце трусливо пропустило удар, но внешне я осталась спокойна и непреклонна.

– Не понимаю, о чем речь, – повернулась к нему в профиль, рассматривая книжный шкаф.

– Хватит строить из себя недотрогу, Красовская! – рявкнул он. – Мы оба знаем, что это была ты!

Интуиция подсказала – сейчас лучше не спорить. От декана так и фонило раздражением. Еще немного, и пассивная агрессия перейдёт в активную.

– Ах, вы о ТОМ телефонном разговоре... – я распустила хвост и небрежно махнула рукой, убирая прядь с лица. – Сущая ерунда. Ничего особенного.

Кажется, тут онемел уже сам Верстовский.

– То есть, для тебя это норма?!

– Я просто перепутала голоса, – терпело, как маленькому ребёнку, разъяснила я, не забыв подкрепить объяснения снисходительным взглядом. – И потому имела место та досадная… неприятность. Не думала, что вы примете ее так близко к сердцу!

– То есть, ты звонила не мне? – голос декана еле заметно дрогнул.

– Чего?! – я выпрямилась от удивления. – Само собой, не вам!

Вениамин Эдуардович стойко перенес удар.

– И ты даже не хочешь извиниться?

– Зачем? – каюсь, тут меня уже немного понесло. И да, хорошо было бы промолчать, вот только сделать это ну никак не получается. – Мне показалось, вам понравилось…

Верстовского надо было видеть. Он будто бы съел жабу. Я тоже замерла, с любопытством наблюдая за его лицом и ожидая, чем завершится его набухающее гневом и негодованием молчание.

– Мне понравилось, – выдавил он. – Так понравилось, что без последствий я это точно не оставлю. Ни стыда, ни совести у тебя нет, Красовская!

Я встала и без предупреждения направилась к двери. Конструктивностью в нашем диалоге уже и не пахло, а вот упреков, обвинений и запугивания было предостаточно.

– Я тебя еще не отпускал!

– Вы вызвали меня не как декан, а как частное лицо, значит, я могу уйти, когда сама пожелаю.

– Неужели ты совсем не боишься, что весь университет окажется в курсе твоей распутности? – спросил он вкрадчиво и в то же время изумленно.

– Нет. Потому что тогда он узнает кое-что и о вас. – Я выдержала драматическую паузу и обернулась.

– О чем же? – Вениамин сузил глаза.

– О трусиках в стиле танцовщиц девятнадцатого века. Тех, о которых вы так страстно мечтаете…

Верстовский ничего не ответил. Я не стала дожидаться реакции на свое шокирующее заявление и выскочила из кабинета, после чего обессилено привалилась к двери.

Кажется, я только что развязала войну.

8. 8. Отец моего парня - маньяк!

Сойди с седла, мой милый, поскорее

К стволу уздою привяжи коня!

Меня порадуй милостью своею

И сотни тайн узнаешь от меня.

Приди и сядь, здесь не таятся змеи…

Я докажу, как целовать умею!

(“Венера и Адонис”, У. Шекспир)

Как ни странно, но спала я после такого эмоционального дня преспокойно. Мне было настолько хорошо в объятиях Морфея, что созрело решение больше никогда не покидать постели. Я оборвала первый и второй будильники. Третьего не существовало. Поплотнее закуталась в одеяло – отопление еще не включили, а промерзала наша "сталинка" почти моментально – и приготовилась покинуть реальный мир, который был ко мне слишком жесток. Но через пять минут заглянула мама.