– Послушайте, товарищи! – сказал Устименко и прочитал Цветкову и Вересовой то, что перевел.

– Ну и что? – спросил Цветков. – Тоже нашел, чем нас занимать. Мы с Верой Николаевной о значительно более интересных предметах рассуждаем…

– Об интересных? – удивилась она.

– Впрочем, меня никакие разговоры больше не устраивают, – глядя на Вересову своим наступающим, давящим, откровенно жадным взглядом, сказал Цветков. – Я, Верунчик, человек здоровый, мужчина, как вам известно, а мы с вами все только болтаем да болтаем…

– Ужасно вы грубы, – улыбаясь Цветкову, ответила Вера Николаевна. – Невозможно грубы. Неужели вы думаете, что эта грубость нравится женщинам?

– Проверено, – усмехнулся он. – Абсолютно точный метод…

Володя сунул немецкую газету в топящуюся печку, потянулся и ушел. Уже стемнело, за угол дома, за террасу нырнул Бабийчук в обнимку со своей беленькой нянечкой, тишайший начхоз Павел Кондратьевич, покашливая, солидно прохаживался по широкой аллее с тетей Сашей-поварихой.

– Мы в довоенный период для борща свеклу непременно в чугуне томили с салом, – донеслось до Володи, – мы с нормами и раскладками, конечно, считались…

На крыльце столовой два бойца – Азбелев и Цедунько – жалостно пели про рябину, что головой склонилась до самого тына. Млечный Путь широко и мягко высвечивал холодное, морозное небо. Не торопясь Володя обошел посты вокруг «Высокого», закурил и на пути домой повстречал Веру Николаевну – она почти бежала, стуча каблучками по мерзлой земле аллеи.

– Случилось что? – спросил Устименко, вдруг испугавшись за Цветкова.

Она отпрянула, потом улыбнулась накрашенными губами. Пахло от нее сладкими духами – крепкими и жесткими.

Остановившись, сбросив шаль на плечи, глядя на Володю темными, без блеска, наверное, смеющимися глазами, спросила:

– А что может с ним случиться? Он практически здоров. Но вообще настроение у него почему-то испортилось, и он довольно грубо заявил мне, что пора спать…

И, близко вглядываясь в Володю, дыша теплом в его лицо, попросила:

– Давайте, доктор, побродим здесь. Мне с вами поболтать нужно. Непременно нужно.

– Ну что ж, – не слишком вежливо согласился он.

Она взяла его под руку, быстро и зябко прижалась к нему и сказала:

– Сумасшедшая какая-то жизнь. И командир у вас… странный…

– Чем же?

– Послушайте, попросите его, чтобы он взял меня с собой, – торопливо и горячо взмолилась она. – Я же тут пропаду. И вообще! Не хочу я оставаться с клеймом человека, сохранившего свою жизнь в оккупации. Вы понимаете меня?

Вновь засмеявшись, она быстро и легко повернулась к Володиному лицу и, вновь обдавая его теплом своего дыхания, запахом сладких духов и почти касаясь разметавшимися прядями волос, пожаловалась:

– Одичали вы, что ли, в ваших боях и странствиях? Или думаете, что я шпионка? У меня все документы здесь, я честный советский специалист, вы обязаны захватить меня с собой. Я крепкая, выносливая…

Голос ее зазвенел, она готова была заплакать.

– Что же вы не отвечаете?

– Боюсь, вам трудно будет! – смущенно произнес Устименко. – Это, знаете ли, не прогулочка…

Близость Вересовой тревожила его, губы ее были слишком близки от его лица. «Так не говорят о деле», – вдруг сердито подумал он, но отстраниться было глупо, да и не хотелось ему напускать на себя служебно-официальную строгость. И тоном, несвойственным ему, развязным и нагловатым, он спросил:

– На походе не заплачете? Мамочку не позовете? На ручки не попроситесь?

– Нет, – сухо ответила она. – Во всяком случае, к вам не попрошусь!

– И все-таки я не понимаю, – помолчав, заговорил Володя, – не понимаю, Вера Николаевна, почему именно я должен докладывать командиру ваше желание идти с нами. Разве вы сами не можете с ним побеседовать?