– Теперь я знаю, что чуть не умерла, – сказала она ему, когда он пришел в следующий раз. – Ведь у меня перед глазами прошла вся моя жизнь, а говорят, что такое случается в минуту смерти. Мне чудилось, что я в Алжире. Но самое ужасное было то, что, будучи пленницей Мулая Исмаила, я вдруг поняла, что еще не нашла вас. И испытала горькое разочарование.

Он ласково провел пальцем по ее лицу. В уголках его глаз читалась ирония.

– Теперь я понимаю, почему в бреду вы заговорили по-арабски. И вы постоянно призывали Колена Патюреля – «короля рабов».

– Но нужно было, чтобы он помог мне бежать из гарема, мне надо было найти вас!

– Вы так настойчиво призывали Колена, что я попросил его незамедлительно прибыть в Салем.

– Из Голдсборо? Как же ему удалось приехать так быстро? – сказала она, и снова ее охватило волнение при мысли, что она теряет ощущение времени.

Он рассмеялся и признался, что подшучивает над ней.

На самом деле о его приезде было договорено заранее: Колену предстояло в одно время с ними прибыть в Салем для встречи коммерсантов из Голдсборо, Мерсело и Маниго, и их партнерами из Новой Англии. На борту его корабля находились Адемар и его жена Йоланда со своим пятимесячным малышом.

У Анжелики было слишком пусто в голове, и она не стала искать другое объяснение этому счастливому стечению обстоятельств.

Да, она и вправду чуть было не умерла. И скорее два раза и даже три, без всякого преувеличения. С этим были согласны все. Разногласия вызывало лишь определение наиболее драматического момента, когда и в самом деле все решили, что «это конец».

Для одних он наступил тогда, когда с душераздирающим криком, которому вторили вопли маленькой Онорины в соседней комнате, она откинулась назад, застывшая и мертвенно-бледная. Для других это случилось в разгар грозы в кромешной тьме ночи, когда из-за сжигающей ее лихорадки дыхание стало столь частым, что пульс превратился в ниточку, а сердце готово было остановиться, устав биться в таком невозможном ритме. Но самым опасным кризисом, во время которого она едва «не ускользнула от них», был первый, когда на ее восковом лице увидели райскую улыбку. Тут решили, что она уснула. Все внимание тогда было обращено на «чудом исцеленного» малыша. Вдруг ее муж и «колдуньи» бросились к ней, и потекли страшные минуты, когда в полной тишине принимались непостижимые решения, сходились несметные силы.

Свидетели этого вздохнули лишь после того, как с ее лица исчезла неземная улыбка, делавшая ее такой красивой… для вечности.

Лихорадка вновь накрыла ее восковое лицо раскаленной волной, но это было все-таки лучше, чем та улыбка.

Весь следующий день прошел без улучшений. Однако к вечеру, когда за окном разразилась гроза, последовали два других кризиса, и решили, что ее не спасти.

Северина рассказала, что в тот вечер Онорина, которую не подпускали к матери и за которой она присматривала, вдруг бросилась ничком на пол, воя как одержимая и кусая до крови руки. Она так бы и не пришла в себя, если бы одна из женщин с длинными волосами не поспешила ее успокоить.

Северина, охваченная волнением, интересовалась новостями. Знахарка говорила ей, что детей спасли, однако мать, как бы жертвуя собою ради них, едва не испустила дух. И что лишь совместными усилиями, а также благодаря любви супруга им удалось возвратить ее к жизни, а вернее, кое-как поддержать эту жизнь. Так что ничего конкретного сказать еще было нельзя, ибо мадам по-прежнему находилась во власти болотной лихорадки, причину которой римляне объясняли гнилостными испарениями, поднимавшимися с болот, и от которой, как прекрасно известно, не существовало никакого лекарства. Все зависело от сопротивляемости организма больной.