Улыбка. Это была его улыбка. За все время ее «путешествия» именно эту улыбку она больше всего снова боялась никогда не увидеть, и это беспокойство продолжало жить в ней крошечным черным пятнышком в средоточии райского света; и сожаление о том, что она больше не увидит ни этой улыбки, ни этих губ, четкий и чувственный, слегка мавританский рисунок которых она так любила, заставило ее спросить: «Он тоже последует со мной?» Она испытала силу его чар, благодаря которым она вновь обрела себя, поскольку покинула дорогу света и снова стала искать его среди окружающих ее людей…

С тех пор, добравшись до твердого берега, она должна была «определить свое местонахождение», как это, вероятно, делают все мореплаватели.

Итак, она встала на твердую почву. И видимо, довольно быстро, раз ей так говорили, однако проделанный путь казался ей слишком сумбурным и долгим.

Она чувствовала себя потерянной и все еще боялась, что опять начнет «молоть вздор». Ей предстояло связать между собой реальные события и видения, то, что ей удалось воспринять или понять сквозь туман и приступы лихорадки или сквозь воспоминания помутившегося перед лицом смерти рассудка, и расставить вещи и людей по своим местам. Это было непросто, ибо все были как не в себе после этих ужасных скорбных дней, словно за время ее забытья землетрясение разрушило не только дом, но и весь город. Ей казалось, что у всех был блуждающий взгляд и неуверенные движения, будто каждого вывернули наизнанку, как носок, поскольку в эти трагические часы все вынуждены были показывать себя с той стороны, какая обычно глубоко спрятана от чужих взглядов и которую мало кто хочет являть миру.

Была ли она в чем-то виновата? Что она рассказывала в бреду?

Две смутно различаемые ею женские фигуры в строгих белых и узких чепцах сновали взад и вперед друг за другом. В руках у одной из них была какая-то палка, и ей показалось, что они пребывали в смятении еще большем, чем она сама.

Кто-то рассказал ей, что едва они вошли в дом, как сразу заявили, что колыбель стоит не на том месте, равно как и кровать роженицы, поскольку оттуда поднимались к ним плохие волны, исходившие из подземных щелей.

– Взгляните на кошку!

И верно, как только передвинули колыбель, кошка сразу же подошла и свернулась клубком на том самом месте, где она стояла, что явилось подтверждением их слов, ведь всем известно, что кошки, в отличие от людей, отыскивают эти незримые щели в земной коре, заряжаясь от них силами.

– А дом что же?

– Дом тоже стоит на дурном месте. Сжечь его! – говорили они.

Ибо не без некоторой хитрости кошка стала рассаживаться где попало, и все судорожно принялись передвигать мебель: сначала кровати, потом обеденные столы, затем шкафы; и все это делалось с грохотом, похожим на шум тех самых повозок, что слышала Анжелика в своем сне и от которого у нее раскалывалась голова.

– И дом тоже стоит на дурном месте, – категорично повторяла одна из женщин в белом чепце, следуя по пятам за той, что держала в руках волшебную палочку, которую использовали для поисков подземных вод, а за ней увязалась кошка.

– Сжечь его, сжечь!

– Это квакерши-колдуньи, – шепнула, наклонившись к Анжелике, миссис Кранмер. – Они внушают тревогу.

Анжелика внимательно посмотрела на нее, заинтригованная ее внешним видом. Она узнавала ее с трудом, а порой и вовсе не узнавала и в такие минуты спрашивала себя, кто эта гримасничающая женщина со вздрагивающей верхней губой, с серым лицом, усталыми глазами, расширенными зрачками, непричесанная, что раздвигала полог постели и склонялась к ней?