— Вы правда хотите, чтобы я взялся за это дело? — впервые по-настоящему серьезно спросил Гэбриэл.

— Конечно, — кивнул Эдвин. А вот кивок получился уже не таким спокойным — нервы короля не выдерживали.

— Тогда не лгите, — прямо сказал Гэбриэл. — Охранник, его брат, сын… Слишком много выдуманных лиц. Я никогда не возьмусь за дело, если от меня утаивается информация.

— Да как ты смеешь? — прошипел король. Глаза потемнели, кулаки сжались.

— Смею, — отрезал Гэбриэл, внимательно следя за реакцией Эдвина. Если король стерпит и это, то никаких сомнений не останется, и тогда можно без колебаний заключить, кто в этой истории чей сын.

— Да я тебя на виселицу…

Вот только реальной угрозы в голосе короля не было, что подтвердило все подозрения Гэбриэла.

— Можете, — спокойно отозвался он. — Только не станете. Вам больше не к кому обратиться, это очевидно. И то, что вы нервничаете и заинтересованы лично, также видно невооруженным взглядом. Я хочу вам помочь, но работать с ложью не умею и не стану. — Эдвин молчал, загнанный в ловушку. — Это ведь ваш сын? Незаконнорожденный, разумеется.

— Мне нужны гарантии, что это не станет достоянием общественности? — сдался король.

— У вас есть мое слово, — просто ответил Гэбриэл. Жаль, что он не может привести пример из Беонтии. Тогда беонтийский король разыскивал свою юношескую любовь, а в стране начинался переворот, и Гэбриэл попал к противникам короля, которые уж очень хотели узнать дворцовые тайны. Но слово есть слово. Сломанная в двух местах рука заживала дольше обычного, но Гэбриэл так и не раскрыл то, что обещал сохранить в секрете. Увы, рассказать об этом Эдвину он тоже не мог. — У вас есть только мое слово, но оно стоит немало. Для меня. Я могу раскрыть правду тем, кто будет мне нужен во время поиска, но, уверяю, ненадежные люди ничего не узнают.

— Значит, без гарантий, — задумчиво произнес король.

— Вам придется либо довериться полностью, либо смириться, что ваш сын где-то далеко. Это ваша проблема и ваш выбор.

Эдвин фыркнул. В его взгляде появилось раздражение.

— Мальчик, — скептически поинтересовался он, — тебе лет-то сколько, что ты так в себе уверен?

К этому вопросу Гэбриэл был готов. Его всегда спрашивали о возрасте, будто от этого зависят умственные способности или умения.

И ответил он привычно:

— Тридцать. — Король Алаиды казался человеком наблюдательным, и лет тридцать пять уже бы не прошли.

Однако не прошли и эти.

— Я согласен на доверие, — заявил Эдвин, — но на обоюдное. Я же не слепой. Ты гораздо младше.

Что ж, король умен и внимателен. В принципе, Гэбриэлу было безразлично, сколько ему лет. Он — это он. Но нанимателей почему-то всегда нравилась цифра побольше. Но, если Эдвину страшно рассказать о себе правду, не получив ничего в ответ, то почему бы и нет?

— Мне двадцать три года, насколько мне известно, — честно ответил Гэбриэл. — Моя мать умерла, когда я был слишком мал, поэтому я не знаю свой точный возраст. Но разве это имеет значение?

Король покачал головой.

— Никакого. Но я хочу знать хоть что-то о человеке, которому собираюсь доверить тайну всей своей жизни.

Слово «собираюсь» звучало обнадеживающе, вот только о своем прошлом Гэбриэл откровенничать не собирался. Не было в нем ничего хорошего, и нечего в него посвящать посторонних, когда сам не много знаешь, а то, что знаешь, хочется забыть.

— Где ты учился? — И все же, узнав возраст, королевское «вы» окончательно перешло в «ты». Как всегда.

— Везде, — невозмутимо ответил Гэбриэл. Это была ложь, но на данный вопрос он не мог