Утром троица двинулась вниз по ручью. Уже к обеду лес поредел, вывел приятелей на широкий луг, усеянный белыми ромашками и васильками. Несмотря на то, что луг пустовал, на краю сохранилась пара старых яблонь. Значит, здесь жили люди, а где люди – там дорога. Даже если деревня бывших хозяев луга и яблонь в развалинах, а дорога заросла, по ней всё равно можно выбраться на тракт. Среди деревьев засвистели и заспорили соловьи, в прозрачно-голубом небе одиноко парила пустельга, от высокой травы и цветов тянуло душистой свежестью, стрекотали кузнечики. Всё так и приглашало сесть и передохнуть.

– Перекусим? – предложил Манюэль. – Рыба ещё осталась. У тебя, Жиль, прям рука лёгкая. Я вчера сколько сидел, а ты утром раз – и вдвое против меня набрал. Это вот… Как бы не испортилась, по жаре-то.

– Обжора, – усмехнулся Пьер. – Но в кои-то веки с тобой соглашусь. Есть хочется. Этот кустарник, в который с утра завёл нас Нечистый, не только оставил на моей котте пару новых прорех и исцарапал ноги, но и высосал все силы.

Приятели с удобством расположились под одной из яблонь. Жиль к рыбе достал остаток хлеба, а у Манюэля нашлось немного соли. К тому же в траве было полно спелой земляники, так что обед обещал быть королевским.

Они как раз поделили последний кусок хлеба, когда послышался топот коня: по лугу на них мчался всадник. Судя по красному плащу с широкой вышитой каймой, явно из благородных, и – несмотря на молодость – уже шевалье.

– С дороги, оборванцы!

Приятели еле успели отскочить, всадник же, не останавливаясь, влетел под сень деревьев, но зацепился плащом за одну из яблонь. Конь от резкого рывка истошно заржал, после чего остановился и тяжело задышал. Мужчина изо всех сил дёрнул за полу, ткань лопнула, оставив изрядный кусок среди веток. Шевалье выругался, хлестнул коня, потом «виноватых оборванцев» – Пьер успел увернуться, а вот Манюэля слегка задело – и поскакал дальше.

– Странно… – задумчиво сказал Жиль, глядя вслед.

– Зато ткань хорошая и кусок большой, – буркнул Манюэль. – Я себе возьму.

– Может, не стоит? – осторожно спросил Пьер.

– Стоит-стоит. Мне знаешь как попало? Пусть хоть этот кусок станет наградой. Продам, а, может, себе приспособлю.

Настроение было испорчено, оставаться для отдыха никто уже не хотел, даже земляника не манила окунуться в лесную прохладу. К тому же просто так шевалье не ездят, значит, в той стороне – люди. И хотя пришлось сначала долго идти через луг, а потом через небольшой лесочек – полузаросшая тропинка вывела не на очередное поле или прогалину, а к старому постоялому двору. От столбов ограды остались трухлявые обломки, ветхий дом давно врос в землю своими округлыми стенами из дикого камня, а от шапки черепичной крыши остались редкие щербатые зубья. Но дальше шла самая настоящая дорога, всемогущее время не смогло затянуть травой шрамы наезженной телегами колеи.

Обойдя развалины, приятели поднялись на небольшой холм и замерли, не веря, что их блуждания закончились. Заброшенный путь всего через три или четыре сотни першей[1] сначала терялся между полями ржи, а дальше сходился с новой дорогой, которая рассекала широкую долину. Сверху можно было разобрать и трудившихся на полях крестьян, и дымящийся пылью торговый тракт. Внезапно на старой дороге появилась свора гончих собак, чёрных с рыжими подпалинами. За ними бежали псари с длинными кнутами на плечах, лёгкими рогатинами и арканами. Последним показался всадник.

– О! Охотнички! И, кажется, я знаю, за каким они оленем, – на бегу бросил Пьер, увлекая приятелей вниз к развалинам. – Вы как хотите, а я – подальше.