– Сам?! – фыркает она.
– Я не виновата в том, что Кирпич прохода мне не даёт с самого первого дня!
– Вот дрянь! – цокает Прохорова. – Наговаривает ещё на Миху! Хватает наглости!
– А ну быстро сказала чё делала вчера в кабинете директрисы? Настучала про испорченные ролики?
– Это называется коньки. И нет. Я не стучала.
– Брешет как дышит!
– Конечно, брешет. Просто так Салтычиха нас не вызывала бы!
– Я не лгу. У меня анализ какой-то брали!
– Брехливая дрянь! Ну-ка, держите её. Я лично над образом поработаю, – заявляет поклонница Кирпича, открывая стекляшку с зелёнкой. – Значит порядок такой: сперва красим, потом стрижём.
– Не надо! Не трогайте меня, ненормальные! – активно сопротивляюсь.
– Держите крепче!
– Пустите!
Дёргаюсь. Изо всех сил пытаюсь вырваться. Ору сиреной и зову на помощь.
В прошлый раз это, кстати, не помогло. Я уже поняла, в такие моменты все обитатели этого детского дома становятся глухими и слепыми, ведь никто не желает вмешиваться в чужие разборки, дабы не обзавестись собственными проблемами.
– Отвалите!
Каким-то чудом случайно удаётся освободить правую руку. Ею и выбиваю из пальцев Катьки проклятый флакон с зелёнкой.
Она морщится. Потому что перед тем как флакон разбивается о плитку, разлетаясь на мелкие осколки, большая часть содержимого брызгает прямо ей в лицо.
Бах!
Звук бьющегося стекла.
Все на секунду замирают. Застывают обездвиженными статуями.
– Кать… – пищит Наташка.
– Сильно испачкалась? – облизывая губу, взволнованно спрашивает та у подруг.
– Сильно, – кивая, испускает шумный выдох Лена.
– Тебе очень идёт, – не могу удержаться от комментария. – Теперь твои прихвостни могут почтительно величать тебя Катя Фантомас!
Громыко, круто развернувшись, бросает взволнованный взгляд в мутное, замызганное зеркало.
В шоке распахнув глаза, пару секунд не моргает, а потом как завопит на всю ивановскую:
– Ах ты скотина!
Снова бросается ко мне, чтобы ударить.
Это больно и неприятно, но в принципе за прошедшие две недели стало уже делом привычным.
– Гррр! Убью! – грозно объявляет, вцепившись в мои волосы.
И звучит это весьма и весьма правдоподобно.
– А ну угомонились! – эхом разносится по помещению громкий бас Зои Аркадьевны.
– Громыко, отпусти Назарову! – требует Елена Степановна. – Убери от неё руки! Немедленно!
Воспитатели с трудом оттаскивает от меня разъярённую, в конец взбесившуюся Катьку.
– Бестолковые! Кому сказано было вчера! Нельзя трогать новенькую!
– Да в честь чего нельзя-то?! Всех можно, а её нет?
– Вышли в коридор! Брысь отсюда! Пошли!
Пока одна сотрудница детдома выгоняет их из туалета, вторая с нездоровым беспокойством внимательно осматривает меня с ног до головы.
– Ты как, Назарова?
– Нормально, – распрямившись, пытаюсь перевести дыхание.
– Что с носом?
Осторожно щупаю.
Вижу, как на старую, потрескавшуюся плитку капают алые капли крови.
– Ну чего с ней? Цела? – возвращаясь, боязливо уточняет Аркадьевна.
– Местами, – неопределённо отзывается коллега.
– Ох ё! – подходит ближе. – Попадёт нам от Жанны.
– Вот вы где! – в дверях стремительно появляется Швабра, как называют заместителя директора её воспитанники.
– Тамара Васильевна…
— Вас двоих только за смертью посылать. Уважаемые люди столько времени ожидают! – переводит взгляд с подчинённых на меня и резко меняется в лице, побледнев до состояния белой бумаги. – А это ещё что такое?
Вид у меня, конечно, тот ещё!
Растрёпанная. Футболка порвана. Шорты грязные. Нос разбит. Губа тоже.
– Громыко, – коротко поясняет Елена Степановна.
– Ну что вы стоите? Быстро приводите её в порядок! Отмойте и оденьте поприличнее. Мы не можем доставить девчонку в кабинет директора в таком виде! У вас десять минут! – исчезает за дверью также стремительно, как появилась.