«Чего он конфузится?» – в изумлении думала Феня, и ей было смешно – смешно и радостно. До сих пор она никак не могла вообразить, как это Мирон мог конфузиться перед ней, стыдливо теряться от чепухи – оттого, что он вдруг очутился перед ней голым. Но ведь и она тоже голая хлопотала около него и, право, не испытывала никакого стыда.
Мирон видел слишком много добра и зла, чтобы попасть в рай. Он смиряется со своей смертностью, привыкает к роли патриарха и добродушно наблюдает, как Феня находит жениха ближе ей по возрасту.
В «Соти» Леоонова начальник строительства Увадьев и главный инженер Бураго влюблены в одну и ту же девушку. Она предпочитает им молодого человека, и они утешаются маршем троллей из «Пер Гюнта» Грига. «Мое мнение, она из завтрашнего дня, – говорит Бураго, чья интеллигентская рефлексия дополняет большевистский напор Увадьева. – Приходит новый Адам и раздает имена тварям, существовавшим и до него. И радуется». Девушка невинна, как дитя. «А я уже старый: я помню и французскую революцию, и несчастие с Икаром, и библейскую башню, и позвонок неандертальского человека в каком-то французском музее»[80].
В чем заключается его роль? Что делать старым большевикам при сотворении нового мира? Инженер Ласло из строительного романа Пильняка понимает, что он не Бог, и возвращается к Исходу.
Обрати внимание на товарища Моисея из Библии, который выводил евреев из Египта. Он был неглупый мужик. Он путешествовал по морскому дну, производил манну небесную из ничего, путался в пустынях, устраивал приемы на Синае. Сорок лет отыскивал свою жилплощадь и воевал за нее. И до обетованной земли он не дошел. Предоставив Иисусу Навину останавливать солнце. Вместо него дошли его дети. Люди, знавшие Содом, не могут быть в Израиле, – они не годны для обетованной земли[81].
Старый большевик из «Соти» умирает от белокровия; старый большевик из «Дня второго» умирает от болезни сердца; старый большевик из «Энергии» умирает от туберкулеза. В «Котловане» Платонова строители вечного дома роют себе могилу. Только Козлов «еще верит в наступление жизни после постройки больших домов», но Козлов под одеялом сам себя любит, имеет ветхую грудь и гибнет от руки кулаков. Все остальные знают, что большие дома – для людей из «завтрашнего дня», и удочеряют «малое существо, которое будет господствовать над их могилами и жить на успокоенной земле, набитой их костьми». Тех, которые не умрут в обычном порядке, придется убить. Инвалид Жачев «еще с утра решил, что как только эта девочка и ей подобные дети мало-мало возмужают, то он кончит всех больших жителей своей местности; он один знал, что в СССР немало населено сплошных врагов социализма, эгоистов и ехидн будущего света, и втайне утешался тем, что убьет когда-нибудь вскоре всю их массу, оставив в живых лишь пролетарское младенчество и чистое сиротство»[82].
Старому большевику из «Дня второго», Григорию Марковичу Шору, сорок восемь лет, но его ученик Колька называет его стариком. Сын лавочника, Шор вступил в партию, когда она была «крохотным кружком». Он жил в подполье, в тюрьме, в Сибири и в Париже. После революции он выступал «в цирках и в казармах, на грузовиках и на цоколях императорских памятников». Во время коллективизации его избили кулаки, и он месяц лежал в больнице. В Кузнецке он изучал цемент так же, как в свое время «тюремную азбуку» и политэкономию. «Такова была его жизнь, похожая на справку из партархива. Но за жестокой, как бы металлической жизнью был еще сутулый человек, близорукий и добродушный, который то-и-дело поправлял плохо повязанный галстук, который с восторгом нюхал резеду в станционном садике и спрашивал девочку: «Девочка, что это за цветок, то есть как он называется?»