– Что-то прояснилось?

– Нет, пострадавшая мало что помнит, её показания расплывчаты.

– А та надпись не указывает на кого-то конкретного? – всё-таки мне кажется, у офицеров есть мнение по этому поводу.

– Послушайте, доктор… – начинает коллега Багрицкого.

– Эллина Родионовна.

– Мы не можем обсуждать незаконченное следствие. Спасибо за заботу. Но мы сами во всём разберёмся. Понятно?

Я киваю. «Если это будет так же, как с Романом, то вам пора профессию менять, – думаю недовольно. – Разберётесь вы, как же». Проверяю, как дела в моём отделении. Пока спокойно, есть время навестить Лилию. Поднимаюсь наверх, беру её карточку.

– Углекислый газ 30, показатель pH 7,4, – читаю вслух, поскольку девочка смотрит на меня с интересом. – Всё в норме. Ты хочешь, чтобы я вынула эту трубку, да?

Кивает.

– Я так и думала.

Снимаю прибор.

– Когда я скажу, сделай глубокий вдох, а потом выдох, когда буду вытаскивать. Сможешь?

Снова кивает. Я улыбаюсь: эта девочка на всё согласна, лишь бы выздороветь поскорее и вернуться отсюда домой. Её можно понять – здесь многое напоминает о маме, которая перестала дышать в этом здании. Печально. Надеюсь, моей Олюшке никогда не придётся пережить подобного. Пусть в момент, когда меня не станет… ах, не буду думать о таком.

Провожу манипуляцию, и Лилия кашляет, глубоко дыша.

– Отлично, отлично. Так-то лучше, – улыбаюсь ей.

Девочка напрягает шею, хочет что-то сказать.

– Не пытайся, – прошу её. – Неделю ты жила с трубкой. Нужно время, чтобы привыкнуть. Ты поняла? Я принесу лёд.

Подхожу к дежурной медсестре и прошу её вызвать дежурного ЛОР-хирурга. То, как повела себя Лилия, мне совершенно не понравилось. Сиплый хрип, который издала девочка после извлечения трубки, её неудачная попытка заговорить… Здесь проблема. Возвращаюсь к Лилии, говорю, чтобы пока не пыталась разговаривать, и обещаю вернуться через некоторое время. Когда придёт вызванный мной специалист, медсестра сообщит. Нужно проконсультироваться.

Пока же глажу девочку по голове и ухожу к себе. В кабинете тишина, устало сажусь за стол. Делаю глоток давно остывшего чая…

– Эллина Родионовна, можно? – незнакомый голос.

– Войдите, – отвечаю привычно, и внутрь заходят… Вот так сюрприз! Следователь капитан Багрицкий и его коллега, та самая дама, которая до сих пор не соизволила представиться. А я-то думала, что нескоро их увижу.

– Что-то случилось с Галиной Николаевной? Вы что-то узнали? – спрашиваю их.

– Нет, мы по другому делу, – отвечает Клим Андреевич.

– Прошу, располагайтесь.

Офицеры заходят, рассаживаются напротив.

– так что вас ко мне привело?

– Эллина Родионовна, когда вы в последний раз видели главного врача клиники Гранина?

Поднимаю брови. «Ах, вот зачем вы пожаловали», – думаю, и неприятные мурашки бегут по спине.

– Это допрос? – интересуюсь в ответ. – У вас ко мне какие-то претензии?

– Нет, простая беседа. Наши московские коллеги попросили выяснить кое-какие обстоятельства, – говорит безымянная дама-следователь.

– Простите, как вас зовут? – не выдерживаю я.

– Старший лейтенант Алла Александровна Яровая, – отвечает она сухо.

– Очень приятно познакомиться, – говорю чуть иронично. Ровно настолько, насколько ироничным был профессор Преображенский, когда, глядя на даму из домкома, заявил, что раз она женщина, то может остаться в головном уборе. У меня ощущение, что на месте профессора теперь я сама.

– Никиту Михайловича я видела последний раз около двух месяцев назад, когда уходила в отпуск, – сообщаю следователям.

– При каких обстоятельствах это случилось? – интересуется Яровая.