***

Первые, с кем мне приходится общаться в кабинете сразу после пятиминутки, – двое следователей. Они пришли узнать о повреждениях, пережитых той старушкой, жертвой насильника. Один из них – Клим Андреевич Багрицкий, капитан из районного управления Следственного комитета РФ по Санкт-Петербургу. Тот самый, который вёл (или ведёт?) дело о нападении на Романа Шварца.

– Перелом носа и лодыжки, множественные ссадины и ушибы, следы от пластыря на лице, вагинальное проникновение, возможно инородным телом, – перечисляю вслух.

– Что-то ещё? – интересуется Клим Андреевич.

– Да. На ней красным фломастером написали «Тварь».

Офицеры переглядываются.

– Это вам о чём-то говорит? – спрашиваю, поскольку возникло ощущение, будто подобное им знакомо.

– Возможно, – уклончиво отвечает Багрицкий. – Её травмы соответствуют её версии?

– Вы что, полагаете, она это выдумала?

– Пострадавшие иногда ошибаются, поскольку находятся в изменённом сознании, – замечает коллега Клима Андреевича, – симпатичная молодая женщина лет 35-ти.

– Да, трудно делать записи, когда тебя бьют и насилуют, – говорю в ответ.

Следователи внимательно смотрят на меня.

– Будьте к ней снисходительны. Галина Николаевна такое пережила… Даже будь на её месте молодая женщина, а тут пенсионерка под 70.

Следователи благодарят за содействие и уходят. Я смотрю им вслед и думаю о том, что если Багрицкий и в данном случае будет так же действовать, как со Шварцем, то преступник ещё долго станет среди людей и творить свои зверства.

– Эллина Родионовна! Там девочка с травмой бедра в себя пришла, – сообщают мне в регистратуре.

Еду в хирургическое отделение. Лилия, когда подхожу к ней, немного пугается. Голубые глаза становятся огромными. Она хочет что-то сказать, но не может – подключена к аппарату ИВЛ.

– Лилия, ты меня слышишь? Если да, то сожми мою руку, – беру её ладонь.

Сжимает, кивает. Во взгляде ужас сменяется тревогой.

– Меня зовут Эллина Родионовна, я твой лечащий врач. Ты знаешь, где ты, да?

Отрицательно мотает головой.

– Ты в больнице. Десять дней назад ты попала в автокатастрофу. Понимаешь?

Кивает.

– У тебя где-нибудь болит?

Делает неопределённый знак головой. Потом показывает глазами на медсестру, которая сидит неподалёку и что-то пишет в журнале.

– Хочешь написать? – спрашиваю девочку.

Отчаянно моргает.

Беру жёсткую папку, листок и карандаш. Лилия быстро пишет.

«Моя мама?»

– К сожалению, её не удалось спасти. Твоя мама умерла.

Взгляд Лилии застывает, обращённый в потолок. Глаза буквально леденеют, из них начинают литься слёзы. Молчаливое горе ребёнка, не способного даже закричать от боли, которая сейчас пронзила её сердце, – смотреть на такое страшно даже спустя много лет работы в медицине.

– Мне очень жаль… – всё, что могу выдавить из себя, чтобы самой не расплакаться.

Приходится ввести Лилии успокоительное, иначе может быть шок. Я стою рядом и смотрю на неё, наблюдая, как черты лица разглаживаются. Подходит Горчакова.

– Какой у неё прогноз? – спрашиваю коллегу.

– Неврологически всё неплохо, – отвечает она.

– С трудом удерживаюсь от того, чтобы признаться девочке, что это я настояла на операции, которая привела к коме.

– Вы спасли ей ногу, – отвечает Нина Геннадьевна. – Она вне опасности, поправляется.

– В том-то и дело. Признание облегчит жизнь мне, но не ей. К тому же я сказала ей про гибель матери. Девочка очень расстроилась.

– С людьми случаются всякие беды, – философски замечает хирург. – А мы своё дело сделали. Вот главное.

Возвращаюсь в кабинет. Выпиваю чашку чая. Мой любимый. Зелёный, с жасмином и магнолией. Ароматный.