Меня начинает трясти от осознания. Господи, когда годами живешь в этом… дерьме, привыкаешь, строишь планы по выходу оттуда, закрываешь на много глаза. Чувства притупляются, потому что загоняешь их куда подальше. Так же легче?

А вырвав их все наружу и оформив в слова – накрывает.

– Почему ты раньше этого не говорила? – мама плачет.

Как я благодарна ей за то, что ни слова не сказала о терпении, о долге женщины и, упаси боже, о том, что все это чушь. Ведь в глазах моих родителей Тарас – хороший муж.

– Боялась. За вас, за себя.

Облокачиваюсь на пустую стену. Краем глаза замечаю, что Влад все-таки вышел из спальни, оставив меня одну. Мне не стало одиноко, но словно какой-то незримой поддержки лишилась.

Это заставляет задуматься: куда мы с ним идем?

– Ох, Вероничка, Вероничка, и что же теперь делать? Ты только отцу не говори… он его… – мама замолкает.

Горло противно сдавливает тяжелый ком.

– Я обратилась за помощью, – оборачиваюсь. Хочу увидеть Влада в дверях. Что вернулся. Уже не важно для чего: проверять или чисто из любопытства.

А его нет. В квартире вообще тишина, словно он испарился.

– Не обманут?

У мамы всю жизнь стойкое чувство, что все вокруг пытаются всех обмануть. Неважно, покупаешь ты помидоры на рынке или обращаешься в профессиональную фирму для найма крутого адвоката.

Выхожу в коридор. Свет как был выключен, так и есть. Темно-темно, приходится идти на ощупь до самой кухни. Там тоже сплошной мрак. Бессонов стоит у окна, руки в карманах джинсов. Плечи широкие, жуткие татуировки делают кожу его рук практически черной.

Сглатываю шумно. Картинка такая… странная, будит что-то внутри противоречивое, опасное, но до дрожи приятное. В крови всплеск адреналина. Мне хочется подойти и встать рядом, заговорить, спросить его о чем-то. Но не решаюсь.

– Не обманут, мамуль. Все будет хорошо. Мне пора, – хочу попрощаться. – Ты папе привет передавай. Вернусь, как только получится.

Кладу трубку. В помещение воцаряется тишина. Давит своей тяжестью до боли в плечах и мышцах.

Вместо того чтобы уйти отсюда, где воздух стал заряженным его ароматом, моим запахом, еще чем-то тревожным, я остаюсь стоять и очерчивать силуэт Бессонова.

– Это правда? То, что ты сказала матери? – не поворачиваясь ко мне, спрашивает.

– Да, – здесь нет эха, но я отчетливо слышу, как каждый звук отскакивает от стен и отпрыгивает по всей кухне словно легкий шарик для пинг-понга.

Мышцы Влада резко напрягаются. Он сильно стискивает ладони в кулаки. Злится.

– Сука… Как… Как ты вообще за такого замуж-то вышла? Что ж вас, баб, на мудаков-то тянет? – зло говорит и круто оборачивается.

Темные глаза кажутся не потухшими углями: черными, горячими и до жути страшными.

В животном мире от такого Бессонова исходила бы смертельная опасность. Следует отступать назад, не поворачиваться спиной и по возможности не смотреть в глаза.

Но мы не в животном мире.

Делаю губительные два, а может, три шага ему навстречу, пока грудью не касаюсь его тела. Дыханием жжем кожу друг друга, прожигаем все слои одежды, которые на нас надеты.

Что-то происходит сейчас, но не могу дать этому определение. Какое-то безумие, но вместе с тем его не хочется прекратить или прервать. Оно классное, что ль…

– Любила его, потому что, – говорю близко-близко, практически в губы.

Его плотно сжаты, но манят к себе до трясущихся рук.

– Сильно?

– Очень.

– Любовь слепа, да? Люди не меняются, ледышка. Значит, он всегда таким был. А ты этот момент проебала, красавица.

Взгляд бегает по мне, отталкиваясь от клеточек. Что-то хочет еще сказать, важное. Ну, или обидно.