Поднимаю голову, когда хлопают двери операционной и выдыхаю.

Вот, она, моя дочка! 

И ничего, в общем-то уже неважно. 

Бросаюсь к каталке, на которой лежит укутанное в простыни маленькое тельце. Меня отталкивает медсестра.

- Что вы, не положено!

А у меня слезы катятся из глаз.

Хватаюсь за сумочку.

- Я заплачу. Сколько хотите, сколько надо! - вспоминаются угрозы Кирилла.

Медсестра цокает языком и протягивает мне одноразовый медицинский халат, который берет из операционной.

- Оплата потом, - выдыхает устало. - А сейчас стерильность.

Я радуюсь тому, что осталась рядом. Это для меня высшая награда.

Глажу Бусинку по щеке. Такое чувство, что не могу на нее насмотреться.

- Ей больно? - спрашиваю когда дочка хмурится.

- Нет, она спит.

- Почему?

- Наркоз, - поясняет медсестра. - Приехали.

Перед нами открываются двери просторной чистой палаты. Здесь все обставлено почти как в фильмах про американские больницы: удобное кресло у окна для посетителей, большая кушетка с кучей ручек и проводов для пациента, пульт с множеством кнопок, щкаф для вещей, этажерка с книгами, тумбочка с игрушками, телевизор и даже горшок с комнатным растением в углу, картины на стенах.

Стоить это все должно немало.

- Я заплачу, - в растерянности повторяю я, стоя посреди всего этого больничного великолепия. 

Двое взявшихся как будто из ниоткуда медсестер перекладывают дочь на кушетку.

- Счет доставят в палату.

Киваю.

Заглянувший в палату врач объясняет мне что случилось с Вероникой, я слушаю как в тумане. В сознании застревает только то, что прогноз хороший, практически замечательный - хоть здесь отлегает от сердца. Все сделали вовремя. Но надо будет понаблюдаться, если повезет, выпишут к Новому году. Останутся только небольшие шрамики, если захочет, сделает потом татуировку.

- Простите, что? - тут только прихожу в себя.

- Ну это в будущем, - смущенно улыбается врач, один из тех самых оперирующих хирургов, который помоложе. - Времени еще… теперь должно заживать.

Медсестры дают мне чистую пижаму - условиями клиники и такое вот предусмотрено и я ложусь рядом с Бусинкой на кровать.

Не хочу смотреть на ее руку, но нет-нет да поглядываю: большой перемотанный бинтом бугорок.

Можно представить себе, что там и нет никакой травмы. А мы с Вероникой просто играли во врачей.

Целую дочку в лоб и чувствую как по щеке соскальзывает слеза. 

Звонит мама - как всегда наверное проверить как мы. И я несколько минут молча слушаю ее жалобы на погоду, на соседей. Мама снова живет в элитном санатории.

Деньги до сих пор поступают от Вильцева-старшего. Она проходит очередной курс реабилитации, мы все верим, что она наконец-то начнет ходить. 

Если выяснится, что Вероника - дочь Кирилла, моя мама лишится этого новейшего лечения.

Она ведь думает, что тот урод, натравивший на нее шпану, действительно все осознал и сожалеет.

Она еще раз так в людях разочаруется. Но прежде всего во мне.

Поэтому я так и не решаюсь сказать про Веронику.

Под конец выдавливаю только жалкое:

- Мам, деньги есть?

- Ань, а тебе на что? Ты ведь неплохо с концертов получаешь.

Да, это правда. Но я вкладывалась в открытие музыкальной школы потому что именно ты, мама, мечтала о хоре, который наконец возьмет первое место на общероссийском конкурсе. А я разбила это все своим решением связаться с Кириллом.

- Да так, - сбрасываю звонок и смотрю вверх, в идеально оштукатуренную белизну.

Меня как будто на волнах сейчас качает. 

Столько попыток сбежать, скрыться и я как будто бы прошла по кругу. Снова есть только я, он, Вероника и я не знаю, что с этим делать.