То-то в комнату гостя слуги любимых плодов Валерии занесли три вазы… А вот корзиночек – ни одной. Наверное, посчитали, что мужчине незачем.

Очень не по-квирински, кстати. Хотя дядя всегда был со странностями.

Итак, обмен состоялся. Валерия с удовольствием разломила кроваво-алый ужас – аж смотреть терпко. А Алексис впился зубами в любимое засахаренное лакомство.

И все-таки счел нужным выяснить квиринские правила приличия для юных девиц. И различия с мидантийскими. В тонкостях.

- Не бойся! – рассмеялась сестренка. – Во-первых, ты прав: жениться на мне после этого разговора ты не обязан. С тех пор, как у нас пошла императорская чехарда, – все прежние правила полетели к змеям.

- А если чехарда прекратится? – уточнил Алексис.

Не то чтобы он совсем против брака с кузиной… когда-нибудь. Но вот скоро… да еще силком!

- А некоторые старики и долдонят, что прекратится. И не пускают дочерей даже на улицу – не то что на стадион.

- А тебя пускают?

- Попробовал бы кто не пустить! – фыркнула Валерия. – Так что я туда хожу. И моя репутация для будущих времен уже безвозвратно утеряна. Навеки.

Звонко рассмеявшись, кузина потянулась к графину и дерзко плеснула полный бокал неразбавленного. Смелая девушка – смелее многих вдов.

- А во-вторых? – напомнил мидантиец, подливая и себе.

Пить в обществе Валерии – куда приятнее, чем в дядином. И в отличие от тетиного – безопаснее.

- А во-вторых, - еще звонче рассмеялась кузина, - отец по вечерам не просыхает в кабинете. А мачеха еще три часа назад умотала на прием. Вернется утром. Часам к семи-восьми. Так что можешь спать спокойно – никто ночью не вломится.

Надо бы радоваться. А Алексису вдруг стало не по себе. Муторно как-то и тошно. И почему-то жалко Валерию.

Хотя, с чего жалеть? Сестренка – куда счастливее запертых по особнякам и поместьям мидантийских девиц. И девиц всех прочих стран.

Кроме разве вольного острова Элевтерис.

- Тебя еще не вывозят в свет? – поинтересовался юноша.

Знал бы отец, чем сейчас занимается сын, – за голову бы схватился. Полугода не прошло, как попался с той вдовой, – и уже распивает вино, запершись в одной комнате с незамужней девицей. В спальне! Вдобавок – в час, когда почти вся Квирина уже дрыхнет сном праведников.

- Нет. – Валерия определенно любит смеяться. Знает, какой у нее красивый голос и как ей идет улыбка? Осторожно, Алексис! – Но у нас «еще» не говорят. В Сантэе могут вывезти и в одиннадцать.

Как же странно она улыбается – губы, ямочки на щеках. А глаза – нет. Огромные черные глазищи.

Не такая уж у тебя веселая жизнь, сестренка. И не слишком-то радует тебя твоя «свобода». Это ведь еще и одиночество. И тоскливые вечера в пустом особняке. Не всегда ведь здесь гостят болтливые кузены.

- А с мачехой ты на приемы не ездишь? Или она и не предлагает?

- Почему – предлагает. - А вот теперь улыбка исчезла. Стерлась. Зато наметились жесткие складки возле губ. Слишком жесткие для ее лет. Почти как у Гизелы. А сами губы сошлись в одну линию. Тонкую. – Предлагает. И отец настаивает. С каждым днем – всё чаще. Я сама не хочу.

- Почему?! – В Мидантии половина девиц душу бы Темному заложили за возможность выехать в таком возрасте. Да еще и без отцов. – У вас же полная свобода. Никто косо не посмотрит.

- Как тебе сказать, Алексис… - закушенные губы, нахмуренные брови. И очень серьезные глаза. – Свобода – это возможность делать то, что хочешь сам, а не то, что хотели бы на твоем месте другие.

Она права. А вот у Алексиса не хватило в свое время ума понять многое. Например, что если в политические интриги влезть можно – это еще не значит «нужно».