Смеркалось. Кнуд шёл по большой дороге; воздух уже становился холоднее, а сама почва – ровнее, больше встречалось лугов и полей. У дороги стояла большая ива, и всё вокруг казалось таким родным, совсем как в Дании! Кнуд сел под иву; он очень устал, голова его упала на грудь, глаза закрылись, но он ясно чувствовал, что ива ласково склонилась к нему ветвями. Дерево было похоже на могучего, сильного старца… на самого батюшку!

Батюшка нагнулся к Кнуду, взял его в объятия, как усталого сына, и понёс домой, в Данию, на открытый морской берег, в садик, где он играл ещё ребёнком… Да, это был сам батюшка из Кёге, он пошёл искать сына по белу свету, нашёл его и принёс в садик возле речки! Тут же стояла и Йоханна, разодетая, с короной на голове – какою Кнуд видел её в последний раз. И она встретила его радостным «Добро пожаловать!».

Тут же, возле, стояли две чудные фигуры, и всё же они походили теперь на людей куда больше, чем во времена детства Кнуда, – и они тоже изменились. То были две коврижки: кавалер и девица; они стояли к Кнуду лицевою стороной и были на вид хоть куда…

– Спасибо тебе! – сказали они. – Ты развязал нам язык! Ты объяснил нам, что нужно свободно высказывать свои мысли, а иначе не будет никакого толку! Ну вот теперь и вышел толк: мы жених и невеста!

И они пошли рука об руку по улицам Кёге и даже с оборотной стороны были ничего себе, вполне приличны! Они направились прямо в церковь; Кнуд с Йоханной – за ними, тоже рука об руку. Церковь ничуть не переменилась, чудесный плющ всё так же вился по красным стенам. Главные двери были отворены настежь, слышались звуки органа. Коврижки вошли в церковь и вдруг отступили в сторону. «Господа, вперёд!» – сказали они, и Кнуд с Йоханной очутились впереди. Оба преклонили колена, и Йоханна склонилась головкой к лицу Кнуда. Из глаз её текли холодные, ледяные слёзы – это растаял от горячей любви Кнуда лёд её сердца. Слёзы её упали на его пылающие щёки, и он проснулся и увидал, что сидит под старою ивой, в чужой стороне, в холодный зимний вечер, один-одинёшенек… Ледяной град так и колол ему лицо.

– Я пережил сейчас блаженнейшие минуты в своей жизни! – сказал он. – Но это был сон! Боже, дай же мне опять заснуть! – И он закрыл глаза, заснул и снова увидел сон.

Утром пошёл снег, совсем занёс его ноги, а он всё спал. Народ пошёл в церковь и увидал на дороге мёртвого подмастерья; он замёрз под ивой.

– Ужасное происшествие! – сказала курица, проживавшая не там, где случилось происшествие, а совсем на другом конце города. – Ужасное происшествие в курятнике! Я просто не смею теперь ночевать одна! Хорошо, что нас много на насесте!

И она принялась рассказывать, да так, что у всех кур пёрышки поднялись дыбом, а у петуха съёжился гребешок. Да-да, истинная правда!

Но мы начнём с начала, а началось всё в курятнике на другом конце города.

Солнце садилось, и все куры уже были на насесте. Одна из них, белая коротконожка, исправно несущая положенное количество яиц, курица во всех отношениях почтенная, взлетела на насест и стала перед сном чиститься и расправлять носиком пёрышки. И вот одно пёрышко её упало.

– Упало! – сказала курица. – Ну, ничего, чем больше я обчищаюсь, тем больше хорошею!

Это было сказано так, в шутку, – курица вообще была весёлого нрава, но это ничуть не мешало ей быть, как уже сказано, весьма и весьма почтенной курицей. С тем она и заснула.

В курятнике было темно. Куры все сидели рядом, а та, что сидела бок о бок с нашей курицей, не спала ещё; она не то чтобы нарочно подслушивала слова соседки, а просто слушала краем уха – так ведь и следует, если хочешь жить в мире с ближними. И вот она не утерпела и шепнула другой своей соседке: