Не знаю, что со мной, почему так на него реагирую. Почему до этого не так? Ведь раздражал, не нравился даже чуть-чуть. А сейчас мне просто доставляет удовольствие с ним разговаривать, открыто, не думая, говорить первое, что придет в голову, и не бояться, что меня осудят или неправильно поймут. Нравится просто быть рядом. Даже касаться, хотя нарушение личного пространства для меня всегда было сродни святотатству. Вчера в библиотеке, когда всего на миг показалось, что именно он может оказаться предателем, мне стало чуть ли не физически больно. Что со мной?

То есть я, конечно, не наивная фиалка из монастырской школы, которая никогда не видела представителей противоположного пола. Естественно, я понимаю, что со мной. Но мне и самой страшно себе в этом признаться. А еще я не знаю, виной тому треклятое зелье из лаборатории или сам Костя, которого я теперь перестала называть Мажором даже мысленно.

Поднимаю на него глаза. Он тоже смотрит на наши переплетенные руки, не на меня. И я делаю самое простое, что могу предпринять в слишком сложных для меня обстоятельствах — перекладываю ответственность на другого.

— Костя, что происходит?

Холостов вздрагивает, будто ушел в свои собственные мысли слишком глубоко, и я вырвала его буквально из другого мира. У меня внутри холодеет: может, уснул, а я тут надумала.

Но нет, сонным он точно не выглядит. Поворачивается ко мне.

— Между нами? — спрашивает серьезно.

И я тяжело сглатываю. О да, не одна я самая умная — он тоже умеет переложить ответственность на ближнего. Стоит мне сейчас стукнуть его по плечу, рассмеяться и сказать: «Ты о чем? Я о библиотеке!». И все, напряжение исчезнет. Зуб даю, что Холостов с энтузиазмом поддержит мою версию. Уверена… А на завтра все повторится.

— Между нами, — киваю, чувствуя, что совершаю нечто непоправимое. Нет, не в смысле неправильное, а то, что уже нельзя отмотать назад.

Я не могу, а он может. Потому как отпускает мою руку и разводит своими.

— Да ничего. Так, сидим.

И да, это все-таки облегчение, когда перекладываешь ответственность на другого, а этот кто-то принимает решение за вас обоих. Правильное решение.

— Вот и я так думаю! — поддерживаю преувеличенно бодро и вскакиваю на ноги. — Ну что? У нас еще есть пара-тройка часов поспать, — окидываю взглядом обстановку комнаты: вроде бы все на месте, следов обыска мы не оставили, — так что… Ой! — ойкаю, потому что мне на плечи вдруг ложатся чужие руки и с силой поворачивают на сто восемьдесят градусов. Когда он встать-то успел?

Стоим прямо друг напротив друга, и мне приходится задрать голову, чтобы посмотреть ему в глаза.

— Резеда, вот именно, что самый гребаный «ой» в моей жизни, — непонятно произносит Костя.

И я только хочу спросить, что он имеет в виду, как тот берет мое лицо в ладони и целует. В губы, почти невесомо, не так, как под воздействием зелья. А мое сердце совершает предательский кульбит.

Отвечаю. О да, это не так, как тогда. Потому что мы оба полностью отдаем себе отчет в том, что происходит. Одна рука Холостова перемещается мне на талию, вторая — на затылок. Без сомнения, я не первая девушка, которую он целует по собственной воле, а я не знаю, куда деть руки. Приподнимаю, касаясь ладонями его плеч, и снова убираю, будто обжегшись. Это так глупо…

Костя на мгновение отстраняется, смотря мне прямо в глаза; в моих, наверное, сразу читается то, что я чувствую себя самой большой дурой на свете. И он сам берет меня за руки и кладет себе на шею. Знает о моей неопытности, и от этого мне хочется вырваться и убежать, чтобы не быть посмешищем. Но Холостов снова притягивает меня к себе и на этот раз впивается в губы куда резче. И это… крышесносно.