Я смотрел на нее и видел чужую женщину. Мне будто дворники на глаза поставили и чистой водичкой промыли. Я смотрел и видел, что жена меня не любит. Перебирал в памяти все дни нашей жизни и находил все больше этому подтверждений.

Дочь зажиточных крестьян, купчиха на современный лад. Расчетливая и артистичная. Как она загнала меня под каблук? Как я мог быть счастлив оказаться под острой шпилькой этой женщины? Я ее только что в жопу не… Да что там — целовал, еще как.

Сполз по стене на корточки и закрыл уши руками, закрыв глаза.

Господи, что я за придурок такой, а?

— …Вязев, ты мне объяснишь, наконец, что дальше-то? — напирала жена.

Я бы и сам хотел это знать. И будет ли это «дальше»? Мне сейчас казалось, что жизнь оборвалась, упал занавес и пора заканчивать этот идиотский спектакль, в котором я взял себе роль антигероя.

Пора расставить главные знаки в конце предложений. И начать с вопросительных.

Я поднял голову и продолжительным взглядом посмотрел на жену. На всю, с макушки до педикюра смотрел изучающим взглядом, чтобы найти те крючки, что зацепили меня и закоротили на Наташе.

Да, красивая. Волосы ламинированные, лицо напитанное кремами и ботоксом, большие титьки, тонкая талия, широкие бедра, выпирающая большая задница…

…в которой я однажды оказался и голову потерял.

Просто клинический придурок.

— Наташ, скажи честно: почему ты терпела мою связь с Катей? — снова всплыл вопрос, но теперь я его озвучил.

Жена захлопнула открытый для очередной гневной тирады рот, и я успел заметить в ее взгляде страх. Ровно мгновение, но он точно был.

— Ты же сам сказал: ради ребенка. Чтобы он у нас был…

— Врешь, — оборвал я очевидную ложь и покачал головой. — Тебе даром не нужен ребенок. Я же не глухой и не слепой. И не идиот.

Она на последний эпитет отреагировала — в глазах, как и страх, так же молниеносно проскочила усмешка. Именно идиотом она меня и считает. Всегда считала.

Я и есть идиот. Конченый дебил.

Разговор продолжать не было желания. И сын уже просыпался. Я не стал ждать, когда поднимет крик — пошел сразу делать молоко. Когда вошел в спальню, мой малыш сладко потягивался и был таким трогательным и сладким в длинных ползунках и кофточке с веселым слоником. Я больше не пеленал ребенка, как полено, а менял на нем одежду как какая-то барахольщица.

— Сынок мой… — улыбнулся ему, взял на руки и поцеловал в макушку. Тепленький маленький человечек. Все, что у меня осталось от Кати. — Я так тебя люблю, родной мой… — чуть слышно прошептал.

Надо было подмыть его и переодеть. Теперь меня это так не пугало — я немного привык к сыну, да и милая докторица с детской скорой помощи нашла время заглянуть к нам и ответить на все мои вопросы. Я уже стал понимать малышовский язык, сменил соски на бутылочках на новые тугие и поил сынишку капельками от колик, поэтому все у нас было вполне спокойно, хотя ночью приходилось вставить по два раза.

Раздел малыша и голопопого положил на животик таращиться по сторонам. Сходил в ванную и включил теплую водичку, вернулся и прихватил махровое полотенце и сына. Под краном помыл ему попку, укутал и вернулся в комнату. Так и дал ему бутылку, завернутому в мягкую ткань. Кормил и дышал его невозможно вкусным запахом. Так бы и съел. Мой самый родной человечек. Единственный. Потом подержал его столбиком, вытер срыгушки и положил в коляску. Надо было бы с ним погулять хоть полчаса, но у меня еще был не окончен разговор с женой.

Вчерашний подкат в постели ничего не исправил. Всегда исправлял, как бы ни ругались. Но не в этот раз. Меня разбивало от всего, что свалилось скопом, но молчаливое исчезновение Кати — это самое неправильное, невозможное, что вообще могло произойти. И я не понимал: почему? как она стала моим тылом? как мне ее найти? У нее ведь и родни нет совсем, только дом остался.