Защелкал замок, и дверь открыла женщина лет пятидесяти пяти.

— А Катерина продала нам квартиру. — Женщина меня изучающе просканировала, видимо, на предмет благонадежности и наличия преступного умысла. Потом отступила, приглашая войти: — С соседями рады будем познакомиться. Вы входите, чаем напою, сейчас мужа позову…

…Я уезжал из Катиной квартиры совершенно потерянный. Из груди словно вырвали кусок, и рана кровоточила. Я был уверен, что Катя для меня всегда будет в зоне доступа. В любое время дня и ночи будет ждать. Так всегда было, все время нашей связи было так и не иначе.

У меня даже мысли не возникло, что она может быть где-то, кроме этой квартиры и своего дома. Нас же связывают эти места, здесь все напоминает мне о ней, а ей обо мне. Я всегда стремился наследить в ее жизни, пометить, сделать как можно больше, чтобы, куда ни посмотри, был мой отпечаток.

Она не дождалась меня. Я обрез все концы, сжег мосты, не оставил шанса меня найти, позвонить… И Катя отчаялась и убежала.

Исчезла.

Новые жильцы не знали, куда она делась, какие у нее были планы. Лишь отзывались о Кате словами, которыми я о ней никогда бы не думал.

Грустная. Растерянная. Беззащитная.

Так им показалось.

Это же как ее боль просачивалась наружу, что о сильной, умной и улыбчивой Катюше у незнакомых людей осталось такое впечатление?

Что я сделал с ней, черт возьми?!

Мои родители живы и по возрасту здоровы, хоть и живут далеко. Я никогда никого не терял, не знал — каково это, когда понимаешь, что больше никогда не увидишь того, кого любишь, кто тебе нужен больше жизни.

Не знал этой боли вот до этого дня.

Это не как удар ножом в сердце — не остро, не вспышкой. Это постоянная изматывающая боль, становившая частью тебя, частью твоей жизни, лишавшая сил, вгонявшая в апатию и безнадегу.

А я украл у Кати меня и нашего сына, обманул ее, заставил поверить, что ее ребенок мертв. Оставил ее с этим погибать одну.

Господи… что я наделал?!

Мне было хреново. Так хреново, что я дышать не мог — будто сломалось что-то в организме, и воздух не поступал в легкие. Или мне его просто не хватало.

Мы дышали с Катей одним воздухом, она всегда была рядом. И вот ее нет со мной больше. Она пропала, оставив меня задыхаться в безвоздушной пустоте. Будто ее выдох был все время моим вдохом, а я раньше этого не замечал.

Я не помнил, как доехал до дома. Кажется, заруливал на заправку. Теперь там не надо выходить, чтобы заплатить, у меня было время провалиться в свою боль до самого дна. И я увяз там, пробил его и тонул, погибал.

Катя… Катюша. Моя Катёна. Я не могу без тебя.

Это понимание обрушилось внезапно.

Я люблю ее. Так люблю, что все могу сделать, пойти на все, чтобы она была со мной.

Плевать на все: кому Наташа переводила деньги и за что, на участок земли недалеко от моря, на все. Мне нужна она — моя Катя. Нежная, ласковая, умная женщина. Только она имеет значение.

Я все просрал…

В квартиру поднялся уничтоженный, разбитый вдребезги, неживой. Вошел, привалился измученно к стене и прикрыл глаза.

— На тебе лица нет. Тебе опять плохо? — напряглась Наташа и бросила взгляд на большую спортивную сумку, уже собранную и стоявшую в коридоре.

А у меня сердце билось слабо, раз в минуту. Мой сердечный ритм едва дрожал и рисовал почти ровную полосу. В глаза было темно, в душе — смертельно больно.

Я дох. Расползался на тлен, как гнилая тряпка.

— Мне плохо, — подтвердил, сухо сглотнув.

— Опять скорую? — недовольно спросила жена и, не дожидаясь ответа, взмахнула руками, как курица крыльями: — Я так и знала, что не долечишься — и все пойдет псу под хвост! И что теперь? Разбирать чемоданы, мне опять сидеть с твои отпрыском, а ты отдыхать в больничку?! Зашибись просто!..