На мгновение у Толстого возникло настолько явственное видение ложной памяти, что он потер себе виски. После этого, уже без охраны и без рогожи Толстого отвезли к графу Палену (все-таки это был не тот генерал, который объявлял приговор.)

Строго, но вежливо Пален объявил Толстому, что вина его велика, но государь в который раз решил проявить свою милость. Учитывая некоторые особые обстоятельства, граф Толстой полностью освобождается от уголовного наказания и переходит в личное распоряжение Палена. Пока же ему надлежит явиться к месту своей новой службы, в Вязмитиновский гарнизонный полк, тем же чином.

Немедля.

Прямо перед входом в здание юстиц-коллегии Толстого ожидала обычная крестьянская телега, запряженная клячей. На телегу были беспорядочно свалены пожитки, необходимые для переселения на новое место жительства по мнению неведомого распорядителя.

– Далеко ли этот Вязмитинов? – спросил Толстой у возницы.

– На разводе, – отвечал мужик.

Вязмитинов был не город, а человек.

Журнал путешественника

О, Англия! Земля дерзновенных мореходцев и предприимчивых негоциантов, мудрых филозофов и справедливых правителей! В какой ещё земле столь бережно обработан каждый клочок земли, столь ровны, широки и безопасны дороги, столь уважаемы права? Англия, ты дала миру Невтона и Жамеса Кука, Гоббеса и Шакеспира. Есть ли ещё страна в целом свете, где человеческий разум и прилежание достигли больших успехов? О, надменная Англия, клянусь, что ни за что не променяю тебя на свое бедное, невежественное Отечество!

На время починки и перегрузки наших кораблей свита господина посланника была помещена на одном из англинских фрегатов, в просторных и удобных каютах, кольми более пригодных для жилья, нежели тесные каморы "Надежды" или не совсем чистые нумера городского таверна. В день накануне отплытия здесь произошло происшествие, переменившее мое понятие об Англии и, пожалуй, обо всей образованной Европе, бывшей моим кумиром.

За ленчем (род раннего англинского обеда или плотного dejeuner) между англичанами шло горячное обсуждение какого-то события, коего смысл я, по слабому знанию их диалекта, не мог уразуметь. Господин Фос, говорящий англинским языком вполне свободно, изъяснил мне значение их спора.

На одном из военных кораблей, стоявших в Фальмутском рейде, служил молодой моряк, обвиненный в воровстве старшим помощником капитана. Всему флоту был известен мелочный, злобный и мстительный нрав сего офицера. Обвиняемый, напротив, слыл добрейшим малым, исправным служителем и хорошим товарищем. Старшему помощнику не нравился его смелый, открытый карактер, и он давно уж искал случая поквитаться с юношей. Словом, никто не верил в виновность матроза, а иные полагали, что начальник нарочно велел подкинуть свой кошелек в его сундук.

Сия несправедливость глубоко возмущала благородных англинских офицеров, но, как приговор был уж вынесен военным судом, отменить его, кажется не можно было и самому королю. Такова сила британских законов!

Я много слыхал о нелепых строгостях англинского правосудия. Сказывают, что в иных валлийских городках в просвещенном девять-надесятом веке действительно нелепое уложение, по коему каждый горожанин может застрелить из лука любого валлийца, встреченного после полуночи на улице. Сказывают также, что по здешним законам подлежит повешению каждый, кто украл имущество ценою равное веревке. В ужасном Невгате при стечении народа каждодневно вешают нещастных бедняков за пустяковые преступления, а между тем притоны Лондонские кишат самым отвратительным развратом, а местные грабители почитаются самыми дерзкими и кровожадными. Признаюсь, я не слишком верил в сии сказки, глядючи на общежительных, достаточных британцев.