Артем пока в стороне. Обсуждает что-то с Коршуновым. Ему бы сейчас кофе или бутерброд, но мне туда нельзя. Да и не поймет никто.

Что-то не так пошло на операции.

Слежу за каждым движением. Начинается новый этап. Сердце останавливают. Амосов – воплощение бОга сейчас. Он остановил сердце человека. Жизнь пациента полностью в нем поддерживается сейчас только искусственно. Это и волнительно и восхитительно одновременно. Я закусываю кожу на пальце. Хочу, чтобы все получилось и пациент выжил. Хочу, чтобы завтра родные этого человека услышали, что все нормально.

Упираюсь руками в подоконник и смотрю вниз, за каждым движением команды хирургов и медсестер. Тут нет споров и препирательств, каждый знает свою роль и обязанности. Это настолько сплоченный механизм, как организм человека. А ем вольно зеваю и смотрю на часы. Уже одиннадцать ночи.

Я только сейчас вспоминаю про кофе. Два остывших стаканчика так и стоят рядом нетронутые. Холодный, уже не вкусный. Я достаю бутылку воды и жадно делаю несколько глотков минералки. Облизываю солоноватые губы. Одиннадцать… мне еще до дома добраться надо, завтра вставать рано. А у них операция и не собирается сворачиваться. Грудина раскрыта. Врачи спасают человека.

Только за полночь пациента отключают от искусственного кровообращения, запускают сердце, стягивают назад ребра, накладывают швы. Заканчивают ближе к трем утра. Девять часов на ногах. Ни в туалет, ни поесть, ни попить. Адская работа, но такая нужная. Никто, кроме него и не сделает.

Наверное, поэтому имеет право требовать и приказывать, проверять на профпригодность. Представляю, если бы я такой недоврач кого-то лечила. Это было бы фаталити сразу.

Я тоже не ухожу, жду, когда уйдут врачи, это значит, что операция закончена. Артем кладет скальпель и только сейчас разминает тело. Что-то обсуждает с Коршуновым. Тот тоже молодец.

Они кивают друг другу и, прежде чем уйти, Артем случайно поднимает голову и замечает меня. Я как выкинувший в окно бумажную бомбочку ребенок, делаю шаг назад и тут же прячусь. Я стояла тут не из-за него, а из-за самой операции. Не заметила как пролетело девять часов. Как будто сериал смотрела и не могла оторваться.

Четыре утра… Сон накидывается на меня, как голодный. И я понимаю, что не доеду домой, а если доеду, то завтра не встану. А я уже хочу попасть еще на какую-нибудь операцию. Поэтому забираю свои вещи, так и не выпитый кофе и спускаюсь в отделение, в сестринскую, прошусь к ним переночевать.

Кажется, только закрыла глаза, как уже пора их открывать. А так хочется спать.

– Ин, Амосов уже пятиминутку собирает. Ты идешь?

– Да, – киваю. – Минутку и встаю.

– В отделении запрещено спать! – слышу бас в дверях и подрываюсь. – Выговор!

– Я… простите, Артем Александрович… Я не выспалась, плохо себя чувствую.

– Если болеешь, бери справку и дуй на больничный. Нечего заразу разносить.

– Так я…

– Давай-давай… Иди.

– А можно за свой счет? Денек. Я за выходные приду в себя.

– Можешь не спешить, – язвит в ответ.

– Не хочу вас подводить, – забираю свои вещи и уматываю.

– А переодеться?

– Я люблю без свидетелей.

Всю пятницу сплю, очухиваюсь только к утру субботы. Так… папа звонил несколько раз, потом написал, что ждут меня в обед в гости. Артем приглашал в субботу. Ни от Инны, ни от Вадима ни слова.

Какое-то чувство непонятное и неприятное. Я понимаю, что у нее проблемы, но я решаю часть из них, а она даже не спросит, как я тут. Что происходит в больнице, как будто ей правда все безразлично. Может, у нее там все наладилось и эта работа ей вообще не нужна? Уже неделя прошла, а она так и не сказала, рассказала или нет. Чего тянуть? Мы вроде как на две недели договаривались. Одна уже прошла. Я и еще одну ее подменю, только ради чего все, не понимаю? Вадим тоже… За всю неделю только я ему и звонила, сам ни разу не набрал. Нашел, что ли, кого-то? Хотя вряд ли. Как про Амосова сказала, так он сразу всполошился. Но, если подумать, что у него каждый день, как у меня вчерашний, то не мудрено забегаться и забыть обо всем.