– У нас ничего не вышло. Извините! – винюсь с еще одним тяжелым вздохом. – Нас выставили за дверь.

Уже через двадцать минут около дома останавливается красный «опель-адмирал», и бойкая пожилая леди в цветастом платке заключает меня в свои стремительные объятия.

– Не бери в голову, дорогая, – щебечет она жизнерадостным голоском. – Одна проигранная битва не делает нас проигравшими войну. – Потом укладывает чемодан в багажник, а сама садится за руль: – Вот увидишь, он еще пожалеет о своем жестокосердии, негодный мальчишка. – И уже другим голосом: – Как ты сама? Все в порядке?

Я и сама толком не знаю, в порядке ли я: адреналин так и бурлит в моей крови... Разочарование, обида, злость – все разом не даёт мне покоя.

– Он обозвал меня шлюхой, – жалуюсь фрау Риттерсбах.

И та качает головой:

– За это он ответит вдвойне, вот увидишь!

– А еще его стошнило от вида моей обнаженной груди... – Старушка недоуменно вскидывает брови. – … когда я кормила Ангелику, – поясняю с румянцем на щеках, и фрау Риттерсбах понимающе хмыкает.

– Так это он с похмелья все еще не в себе, не принимай на свой счет.

– Я его ненавижу! – вскидываюсь обычно кроткая я. – Надутый индюк. Смазливый урод. Придурок... Идиот, каких мир не видывал!

Тут уж старушка отводит взгляд от дороги и одаривает меня по-настоящему красноречивым взглядом.

– А он тебя зацепил, – констатирует она, ловко сворачивая в сторону дома. – Удача на нашей стороне!

Мне хочет возразить, что ни о каких зацепках и речи быть не может, что этот тип глубоко мне омерзителен, однако на меня наваливается такая дикая усталость, что вести пустопорожние споры начинает казаться чрезмерно обременительным занятием, и я погружаюсь в свои мысли.

Правда, ненадолго: вскоре мы паркуемся у нашей «штаб-квартиры», и начинается настоящая круговерть из вопросов и ответов.

– Как он себя чувствовал, мы не переборщили с дозировкой? – интересуется фрау Хаубнер.

– Ему понравилась маленькая Ангелика? – осведомляется фрау Ваккер. – Не могла не понравиться, я уверена.

– Ты оставила удостоверение на пороге его квартиры? – теперь уже вопрошает фрау Риттерсбах.

И я отвечаю всем разом:

– Такого идиота никаким снотворным не убить... И Ангелика ему не понравилась, а удостоверение да, бросила на пороге, как и было условлено.

Фрау Риттерсбах тут же звонит кому-то по телефону – похоже, Алексу, я слышу его имя – и, понимая, что скоро сюда подтянется вся честная компания, я откидываю голову на спинку дивана и вздыхаю.

Надеюсь, я смогу пережить эту кампанию!

Кто бы мог подумать, что я вообще буду участвовать в чем-то подобном... Припоминаю, как приехала в город пять месяцев назад: три сотни евро за душой и почти девятимесячный ребенок в животе – вот и все мое достояние на тот момент.

На первых парах меня приютила дальняя знакомая, которую такое положение дел не очень обрадовало: она косилась на мой живот, я – на ее странного парня, пугающего одним своим внешним видом. Гот с головы до ног, он носил черные ботинки на высокой подошве и подводил глаза черным карандашом... Пил он тоже по-черному, нет-нет, да распуская руки с покрытым черным лаком ногтями.

Однажды он так на меня зыркнул, что внутри меня как будто бы что-то оборвалось – этой же ночью я родила Ангелику. Лопнул, как оказалось, околоплодный пузырь... Роды были тяжелыми, и я не единожды подумала, что умираю, – к счастью, все закончилось благополучно. Но самое страшное только начиналось... Я была матерью-одиночка без гроша за душою, которой буквально некуда было приткнуться. Не возвращаться же к Марике с ее дружком-выпивохой или – об этом думать и вовсе не хотелось – к Карлу, так мне и заявившему при отъезде: «Ты еще приползешь обратно и станешь просить у меня прощение». За что, спрашивается? Нет, ему я точно не позвоню... Только через мой труп.