Матвей развернулся и воротился обратно в штольню, почувствовав новый прилив сил.

Порой ему казалось, будто время – это живое существо, некая неосязаемая субстанция, со своим коварным нравом и характером. В плохие дни оно тянется издевательски медленно, и каждая минута кажется часом. Время словно упивалось муками ожидания, но когда видело, что день человека выдался хорошим, ускоряло свои тайные механизмы, заставляя пролетать его так быстро, что и глазом моргнуть не успеешь.

В шахте Пирамиды время решило переменить стратегию, и один из трудных для сотни человек дней заставило пролететь в мгновение ока, и Матвей был тому свидетелем, когда проверил часы на ваттбраслете:

– Без десяти десять, – прошептал он в затихающие удары булыжников в тёмном тоннеле.

Обозначенное Эриком время подходило к концу.

Лишённые сил и почерневшие от угольной пыли люди один за другим выходили из шахты, укладывались на землю и переводили дыхание, и лишь один обезумевший отец, забыв про усталость, растаскивал камни. Но когда в порыве безумного отчаяния он огляделся и увидел рядом с собой заметно поредевшую толпу, то выскочил наружу и, увидев изнеможённых товарищей, принялся кричать на них, хватать за руки и тащить за собой обратно в тоннели. Его крики на чужом для Матвея языке звучали пронзительно, разрывая антарктическую тишь, и не нуждались в переводе.

Вмешался Эрик. Он подошёл к обезумевшему Отто, крепко стиснул его плечи и стал говорить с ним. Тот не слушал, вырвался и бросился обратно в шахту, но по приказу ярла его остановили несколько мужчин, крепко обхватив за грудь.

От вырвавшегося у Отто крика отчаяния у Матвея кровь застыла в жилах.

Всё было кончено.

Люди стали возвращаться в посёлок, угрюмо опустив головы. Некоторые бросали последние взгляды на штольню, будто из её темноты вот-вот появятся трое детишек, измазанные в грязи и пыли. Другие, напротив, шли быстро, словно желая поскорее убраться от проклятой шахты.

Стоявший рядом Лейгур выдохнул.

– Ну что, пойдём? Мы сделали всё, что смогли.

Матвей молчал и всё глядел на холм. Вот ведь странно, он совсем не знал этих детей, но не хотел сдаваться.

– Может, надо ещё немного разгрести? Может…

– Матвей, будь они живы, то хотя бы откликнулись. Да и на счёт кислорода Эрик прав.

«Боже, ну как же так? – звучало в голове отчаяние».

– Ты иди, я догоню.

– Матвей…

– Ступай, я догоню.

Он ощутил как большая рука коснулась его плеча и ободряюще хлопнула, а потом послышался шорох удаляющихся шагов.

Склеп, вот что теперь напоминал ему этот холм. Громадный склеп, для трёх несчастных детишек.

С этим возникшим образом пришло и окончательное признание – они мертвы. Нильс, Аксель и Эльза, убитые свалившимися на них камнями или задохнувшимися от нехватки кислорода – не важно. Они мертвы.

Нечто зашевелилось в груди Матвея, стало не по себе. Он почувствовал, как внутри него разворачивается борьба надежды и отчаяния, и первая нещадно проигрывала.

Но вдруг в небе промелькнуло белое пятно. Матвей задрал голову, прикрыл глаза от яркого солнца и увидел свою загадочную знакомую, ту самую сову, посещающую его каждое утро.

Птица спланировала на штольню, вцепилась когтями в одну из верхних балок над входом, спрятала морду под правым крылом и принялась вычищать перья. Затем что-то отвлекло её и массивная голова повернулась в сторону запада. И вот она посмотрела прямо на него, и на мгновение Матвею почудилось будто в этих жёлтых глазах с чёрными бусинками он разглядел осуждение.

Он повернулся и захотел позвать Лейгура, но исландец был теперь уже далеко, а спугнуть сову криком ему не хотелось.