Я делаю над собой усилие и хотя бы разворачиваюсь в сторону выхода из комнаты. Смотрю на Кирилла:

— Заинтересуй меня — твой самый худший поступок в жизни по отношению к другим людям?

Кирилл хмыкает:

— Ищешь точки соприкосновения? Ладно, дай подумать… — Кирилл отодвигает меня чуть в сторону и усаживается на мой стул, при этом он снова берёт меня за руки, водит по коже подушечками больших пальцев. Выглядит задумчивым, поэтому я не понимаю, осознаны его движения или нет. И ничего не делаю, просто жду. — Мне тогда было лет двенадцать. Поступок абсолютно не мужской, предупреждаю сразу. В общем, дело было в новенькой, старенькие девчонки невзлюбили её моментально, предполагаю, что дело было в её ухоженности, они-то уже давно росли без матерей…

— Постой, — нахмурившись, перебиваю я его. — Ты сейчас на полном серьёзе говоришь, что тоже рос в детском доме?

Кирилл делает страшные глаза:

— Именно, Вик, ты и не представляешь сколько у нас общего.

— Ты шутишь.

— А ты решила, что меня в тебе привлекла лишь яркая внешность? Нет, Вика. Я тоже жил в детском доме, и гораздо дольше тебя — с самого рождения.

— А твои родители?

Кирилл пожимает плечами:

— Отец случайный парень, имя которого я так и не смог выяснить, а мать наркоманка, скончавшаяся от передозировки спустя два года после того, как отказалась от меня.

— Чёрт. Но тебя усыновили, верно?

— В двенадцать и усыновили, — улыбнувшись, кивает он.

— Повезло.

— Как и тебе с братом.

Я на мгновение опускаю глаза, ощутив стыд, а затем вспоминаю о теме нашего разговора и вновь смотрю в лицо Кирилла:

— Так и что там с абсолютно не мужским поступком? Продолжай.

Кирилл улыбается и отводит взгляд в сторону:

— Новенькая вызвала у меня симпатию, и в один прекрасный момент я решил отомстить тем, кто её обижает. Я знал страхи каждой из них, как-никак росли вместе, и потому попал точно в цель: одной, пока она спала, остриг волосы, длинной которых та так гордилась; вторую вынудил обмочиться, пока она спала рядом со своей подружкой — ударил по самолюбию; а третью рассорил с парнем, соврав ему, что та лезла ко мне целоваться. Я тогда уже знал, что готовятся документы на моё усыновление, и поэтому действовал жёстко и без особого страха.

— И никто не узнал о том, что это был ты? — Я усмехаюсь: — И новенькая не узнала, кто её «герой»?

— Боюсь, она даже и не догадалась о том, что кто-то за неё мстил, — улыбается он.

— Тогда какой был смысл?

Улыбка исчезает:

— Самый худший — упоение собственной хитростью и мнимым превосходством над людьми. — Его глаза вновь вспыхивают весельем: — Как понимаешь, сейчас я не горжусь теми поступками.

Я снова опускаю глаза и усмехаюсь:

— Детские шалости. В детдоме с многими случалось и что похуже.

— В том числе, и с тобой?

— А хитрость никуда не делась, верно? — подняв глаза, хмыкаю я. — Впрочем, да, в том числе, и со мной.

— Мне жаль, Вика.

Я хочу как-нибудь съязвить в ответ, но запинаюсь о серьёзное выражение его лица и глаз. Словно то, что я страдала в детском доме, его личная оплошность. Сочувствия в этом парне буквально через край.

— Всё, что нас не убивает…

— Делает сильнее! — звонко и радостно заканчивает за меня Виола. — Я гляжу, вы успели хорошо сблизиться! Так рада за вас!

Ни чёрта она не рада, это заметно по тому с какой завистью она разглядывает то, что я, сама того не ведая, кстати говоря, опёрлась боком на колено Кирилла. Мы стоим слишком близко друг к другу. Что я, разумеется, немедленно исправляю, делая шаг назад, и заодно освобождая свои руки из его пальцев.

Мне одновременно и радостно, и жаль, что Виола влезла в наш разговор. Поразительно и страшно от того, что у нас с ним есть что-то общее. Да ещё и такое. Впрочем…