– Тоже присмотрел мне какую-нибудь безымянную горничную? – фыркнул Загорский. – Благодарствую, я как-нибудь так, доживу век бобылем.

Помощник отвечал с легкой обидой, что хозяин, видно, совсем его не знает, раз думает, что тот способен женить его на горничной. Нет-нет, заслуги действительного статского советника перед отчизной таковы, что его полагалось бы женить не меньше, чем на императрице. Однако матушка императрица Мария Федоровна, пожалуй, что старовата будет для господина, а Александра Федоровна – замужем за государем-императором. Если бы об этом деле узнал Конфуций, он бы наверняка сказал, что нехорошо отбивать жену у венценосца…

– Будь добр, уволь меня от твоих диких фантазий, это нисколько не смешно, – Загорский явно был не настроен дискутировать на матримониальные темы.

Но Ганцзалина не так-то просто было сбить с настроения, если на него, как он сам говорил, нашел стих.

– Вы дослушайте сначала, – сказал он хмуро, – я ведь вам добра желаю.

Нестор Васильевич отвечал, что именно с этой фразы обычно начинаются самые невозможные пакости, так что слушать он ничего не станет, а снова займется переводом. Ганцзалин же, во избежание новых глупостей с его стороны, пусть немедленно отправляется…

– Лисицкая! – выкрикнул китаец, поняв, что если не перехватить инициативу, хозяин тут же и ушлет его прочь.

Загорский осекся и посмотрел на помощника настороженно: что – Лисицкая? Ганцзалин важно отвечал, что балерина Светлана Александровна Лисицкая будет ему отличной женой.

– Если бы я хотел жениться на Лисицкой, я бы сделал это гораздо раньше, – хмуро заметил Нестор Васильевич. – Ты вообще почему ее вспомнил? Ты, может быть, встретил ее на улице или она тебя встретила? Между вами был какой-то разговор?

Никакого разговора между ними, разумеется, не было, а в отсутствие господина – и быть не могло. А вспомнил Ганцзалин Лисицкую только потому, что она, на его взгляд, лучше кого бы то ни было подходит Загорскому в качестве жены. Добрая, милая, терпеливая, красивая – и к тому же балерина. С такой не стыдно и к папе Римскому на прием явиться.

Загорский, услышав такой оригинальный пассаж, язвительно заметил, что папа Римский – монах, и балеринами не интересуется.

– И очень глупо с его стороны, – прокомментировал помощник. – Я думаю, ему просто хорошие балерины не встречались.

Действительный статский советник поморщился: пошлости совершенно не красят Ганцзалина. Римский понтифик – фигура, чрезвычайно важная как в духовном, так и в политическом смысле. Это вам не чань-буддийские бонзы, которых хлебом не корми – дай обломать палку о спину ученика. Шутить насчет папы – это весьма дурной тон, и он, Загорский, желал бы, чтобы впредь ничего подобного Ганцзалин себе не позволял…

– Да пес с ним, с папой, – перебил его Ганцзалин, – папа к слову пришелся. Но все люди нашего круга живут с балеринами. Чем вы-то хуже?

– Все люди нашего круга? – прищурился Нестор Васильевич. – Позволь узнать, друг любезный, кого ты имеешь в виду?

Кого он имеет в виду? Да вот, пожалуйста! И помощник с большим воодушевлением принялся загибать желтые свои пальцы. Во-первых, его императорское величество Павел Первый. Во-вторых, государь император Николай Первый. В-третьих, еще один государь – Александр Второй. И это не говоря уже про царствующего монарха Николая Второго. Как известно, все вышеупомянутые венценосцы неровно дышали к балеринам…

Ошеломленный такой диковинной арифметикой Загорский открыл было рот, чтобы подвергнуть Ганцзалина жесточайшему разносу, но тут зазвонил телефон. Бросив на помощника уничтожающий взгляд, Нестор Васильевич взял трубку.